Беседка ver. 2.0 (18+)

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.

Вы здесь » Беседка ver. 2.0 (18+) » Литературная страничка » Короткие рассказы.

Короткие рассказы.

Страница: 1 2  

Сообщений 1 страница 20 из 29

1

  • Автор: Strannik
  • Просто странник
  • Strannik
  • Зарегистрирован: 2017-02-03
  • Сообщений: 18101
  • Уважение: [+6881/-33]
  • Позитив: [+6934/-2]
  • Пол: Мужской

Последнее время стало интересно собирать хорошие короткие рассказы. Предлагаю делиться здесь теми, которые вам особо понравились.

+1

2

  • Автор: Strannik
  • Просто странник
  • Strannik
  • Зарегистрирован: 2017-02-03
  • Сообщений: 18101
  • Уважение: [+6881/-33]
  • Позитив: [+6934/-2]
  • Пол: Мужской

Александр Иванович Куприн
Чудесный доктор.
Следующий рассказ не есть плод досужего вымысла. Все описанное мною действительно произошло в Киеве лет около тридцати тому назад и до сих пор свято, до мельчайших подробностей, сохраняется в преданиях того семейства, о котором пойдет речь. Я, с своей стороны, лишь изменил имена некоторых действующих лиц этой трогательной истории да придал устному рассказу письменную форму.
– Гриш, а Гриш! Гляди-ка, поросенок-то… Смеется… Да-а. А во рту-то у него!.. Смотри, смотри… травка во рту, ей-богу, травка!.. Вот штука-то!
И двое мальчуганов, стоящих перед огромным, из цельного стекла, окном гастрономического магазина, принялись неудержимо хохотать, толкая друг друга в бок локтями, но невольно приплясывая от жестокой стужи. Они уже более пяти минут торчали перед этой великолепной выставкой, возбуждавшей в одинаковой степени их умы и желудки. Здесь, освещенные ярким светом висящих ламп, возвышались целые горы красных крепких яблоков и апельсинов; стояли правильные пирамиды мандаринов, нежно золотившихся сквозь окутывающую их папиросную бумагу; протянулись на блюдах, уродливо разинув рты и выпучив глаза, огромные копченые и маринованные рыбы; ниже, окруженные гирляндами колбас, красовались сочные разрезанные окорока с толстым слоем розоватого сала… Бесчисленное множество баночек и коробочек с солеными, вареными и копчеными закусками довершало эту эффектную картину, глядя на которую оба мальчика на минуту забыли о двенадцатиградусном морозе и о важном поручении, возложенном на них матерью, – поручении, окончившемся так неожиданно и так плачевно.
Старший мальчик первый оторвался от созерцания очаровательного зрелища. Он дернул брата за рукав и произнес сурово:
– Ну, Володя, идем, идем… Нечего тут…
Одновременно подавив тяжелый вздох (старшему из них было только десять лет, и к тому же оба с утра ничего не ели, кроме пустых щей) и кинув последний влюбленно-жадный взгляд на гастрономическую выставку, мальчуганы торопливо побежали по улице. Иногда сквозь запотевшие окна какого-нибудь дома они видели елку, которая издали казалась громадной гроздью ярких, сияющих пятен, иногда они слышали даже звуки веселой польки… Но они мужественно гнали от себя прочь соблазнительную мысль: остановиться на несколько секунд и прильнуть глазком к стеклу.
Но мере того как шли мальчики, все малолюднее и темнее становились улицы. Прекрасные магазины, сияющие елки, рысаки, мчавшиеся под своими синими и красными сетками, визг полозьев, праздничное оживление толпы, веселый гул окриков и разговоров, разрумяненные морозом смеющиеся лица нарядных дам – все осталось позади. Потянулись пустыри, кривые, узкие переулки, мрачные, неосвещенные косогоры… Наконец они достигли покосившегося ветхого дома, стоявшего особняком; низ его – собственно подвал – был каменный, а верх – деревянный. Обойдя тесным, обледенелым и грязным двором, служившим для всех жильцов естественной помойной ямой, они спустились вниз, в подвал, прошли в темноте общим коридором, отыскали ощупью свою дверь и отворили ее.
Уже более года жили Мерцаловы в этом подземелье. Оба мальчугана давно успели привыкнуть и к этим закоптелым, плачущим от сырости стенам, и к мокрым отрепкам, сушившимся на протянутой через комнату веревке, и к этому ужасному запаху керосинового чада, детского грязного белья и крыс – настоящему запаху нищеты. Но сегодня, после всего, что они видели на улице, после этого праздничного ликования, которое они чувствовали повсюду, их маленькие детские сердца сжались от острого, недетского страдания. В углу, на грязной широкой постели, лежала девочка лет семи; ее лицо горело, дыхание было коротко и затруднительно, широко раскрытые блестящие глаза смотрели пристально и бесцельно. Рядом с постелью, в люльке, привешенной к потолку, кричал, морщась, надрываясь и захлебываясь, грудной ребенок. Высокая, худая женщина, с изможденным, усталым, точно почерневшим от горя лицом, стояла на коленях около больной девочки, поправляя ей подушку и в то же время не забывая подталкивать локтем качающуюся колыбель. Когда мальчики вошли и следом за ними стремительно ворвались в подвал белые клубы морозного воздуха, – женщина обернула назад свое встревоженное лицо.
– Ну? Что же? – спросила она отрывисто и нетерпеливо.
Мальчики молчали. Только Гриша шумно вытер нос рукавом своего пальто, переделанного из старого ватного халата.
– Отнесли вы письмо?.. Гриша, я тебя спрашиваю, отдал ты письмо?
– Отдал, – сиплым от мороза голосом ответил Гриша.
– Ну, и что же? Что ты ему сказал?
– Да все, как ты учила. Вот, говорю, от Мерцалова письмо, от вашего бывшего управляющего. А он нас обругал: «Убирайтесь вы, – говорит, – отсюда… сволочи вы…»
– Да кто же это? Кто же с вами разговаривал?.. Говори толком, Гриша!
– Швейцар разговаривал… Кто же еще? Я ему говорю: «Возьмите, дяденька, письмо, передайте, а я здесь внизу ответа подожду». А он говорит: «Как же, – говорит, – держи карман… Есть тоже у барина время ваши письма читать…»
– Ну, а ты?
– Я ему все, как ты учила, сказал: «Есть, мол, нечего… Машутка больна… Помирает…» Говорю: «Как папа место найдет, так отблагодарит вас, Савелий Петрович, ей-богу, отблагодарит». Ну, а в это время звонок как зазвонит, как зазвонит, а он нам и говорит: «Убирайтесь скорее отсюда к черту! Чтобы духу вашего здесь не было!..» А Володьку даже по затылку ударил.
– А меня он по затылку, – сказал Володя, следивший со вниманием за рассказом брата, и почесал затылок.
Старший мальчик вдруг принялся озабоченно рыться в глубоких карманах своего халата. Вытащив, наконец, оттуда измятый конверт, он положил его на стол и сказал:
– Вот оно, письмо-то…
Больше мать не расспрашивала. Долгое время в душной, промозглой комнате слышался только неистовый крик младенца да короткое, частое дыхание Машутки, больше похожее на беспрерывные однообразные стоны. Вдруг мать сказала, обернувшись назад:
– Там борщ есть, от обеда остался… Может, поели бы? Только холодный, – разогреть-то нечем…
В это время в коридоре послышались чьи-то неуверенные шаги и шуршание руки, отыскивающей в темноте дверь. Мать и оба мальчика – все трое даже побледнев от напряженного ожидания – обернулись в эту сторону.
Вошел Мерцалов. Он был в летнем пальто, летней войлочной шляпе и без калош. Его руки взбухли и посинели от мороза, глаза провалились, щеки облипли вокруг десен, точно у мертвеца. Он не сказал жене ни одного слова, она ему не задала ни одного вопроса. Они поняли друг друга по тому отчаянию, которое прочли друг у друга в глазах.
В этот ужасный роковой год несчастье за несчастьем настойчиво и безжалостно сыпались на Мерцалова и его семью. Сначала он сам заболел брюшным тифом, и на его лечение ушли все их скудные сбережения. Потом, когда он поправился, он узнал, что его место, скромное место управляющего домом на двадцать пять рублей в месяц, занято уже другим… Началась отчаянная, судорожная погоня за случайной работой, за перепиской, за ничтожным местом, залог и перезалог вещей, продажа всякого хозяйственного тряпья. А тут еще пошли болеть дети. Три месяца тому назад умерла одна девочка, теперь другая лежит в жару и без сознания. Елизавете Ивановне приходилось одновременно ухаживать за больной девочкой, кормить грудью маленького и ходить почти на другой конец города в дом, где она поденно стирала белье.
Весь сегодняшний день был занят тем, чтобы посредством нечеловеческих усилий выжать откуда-нибудь хоть несколько копеек на лекарство Машутке. С этой целью Мерцалов обегал чуть ли не полгорода, клянча и унижаясь повсюду, Елизавета Ивановна ходила к своей барыне, дети были посланы с письмом к тому барину, домом которого управлял раньше Мерцалов… Но все отговаривались или праздничными хлопотами, или неимением денег… Иные, как, например, швейцар бывшего патрона, просто-напросто гнали просителей с крыльца.
Минут десять никто не мог произнести ни слова. Вдруг Мерцалов быстро поднялся с сундука, на котором он до сих пор сидел, и решительным движением надвинул глубже на лоб свою истрепанную шляпу.
– Куда ты? – тревожно спросила Елизавета Ивановна. Мерцалов, взявшийся уже за ручку двери, обернулся.
– Все равно, сидением ничего не поможешь, – хрипло ответил он. – Пойду еще… Хоть милостыню попробую просить.
Выйдя на улицу, он пошел бесцельно вперед. Он ничего не искал, ни на что не надеялся. Он давно уже пережил то жгучее время бедности, когда мечтаешь найти на улице бумажник с деньгами или получить внезапно наследство от неизвестного троюродного дядюшки. Теперь им овладело неудержимое желание бежать куда попало, бежать без оглядки, чтобы только не видеть молчаливого отчаяния голодной семьи.
Просить милостыни? Он уже попробовал это средство сегодня два раза. Но в первый раз какой-то господин в енотовой шубе прочел ему наставление, что надо работать, а не клянчить, а во второй – его обещали отправить в полицию.
Незаметно для себя Мерцалов очутился в центре города, у ограды густого общественного сада. Так как ему пришлось все время идти в гору, то он запыхался и почувствовал усталость. Машинально он свернул в калитку и, пройдя длинную аллею лип, занесенных снегом, опустился на низкую садовую скамейку.
Тут было тихо и торжественно. Деревья, окутанные в свои белые ризы, дремали в неподвижном величии. Иногда с верхней ветки срывался кусочек снега, и слышно было, как он шуршал, падая и цепляясь за другие ветви. Глубокая тишина и великое спокойствие, сторожившие сад, вдруг пробудили в истерзанной душе Мерцалова нестерпимую жажду такого же спокойствия, такой же тишины.
«Вот лечь бы и заснуть, – думал он, – и забыть о жене, о голодных детях, о больной Машутке». Просунув руку под жилет, Мерцалов нащупал довольно толстую веревку, служившую ему поясом. Мысль о самоубийстве совершенно ясно встала в его голове. Но он не ужаснулся этой мысли, ни на мгновение не содрогнулся перед мраком неизвестного.
«Чем погибать медленно, так не лучше ли избрать более краткий путь?» Он уже хотел встать, чтобы исполнить свое страшное намерение, но в это время в конце аллеи послышался скрип шагов, отчетливо раздавшийся в морозном воздухе. Мерцалов с озлоблением обернулся в эту сторону. Кто-то шел по аллее. Сначала был виден огонек то вспыхивающей, то потухавшей сигары. Потом Мерцалов мало-помалу мог разглядеть старика небольшого роста, в теплой шапке, меховом пальто и высоких калошах. Поравнявшись со скамейкой, незнакомец вдруг круто повернул в сторону Мерцалова и, слегка дотрагиваясь до шапки, спросил:
– Вы позволите здесь присесть?
Мерцалов умышленно резко отвернулся от незнакомца и подвинулся к краю скамейки. Минут пять прошло в обоюдном молчании, в продолжение которого незнакомец курил сигару и (Мерцалов это чувствовал) искоса наблюдал за своим соседом.
– Ночка-то какая славная, – заговорил вдруг незнакомец. – Морозно… тихо. Что за прелесть – русская зима!
Голос у него был мягкий, ласковый, старческий. Мерцалов молчал, не оборачиваясь.
– А я вот ребятишкам знакомым подарочки купил, – продолжал незнакомец (в руках у него было несколько свертков). – Да вот по дороге не утерпел, сделал круг, чтобы садом пройти: очень уж здесь хорошо.
Мерцалов вообще был кротким и застенчивым человеком, но при последних словах незнакомца его охватил вдруг прилив отчаянной злобы. Он резким движением повернулся в сторону старика и закричал, нелепо размахивая руками и задыхаясь:
– Подарочки!.. Подарочки!.. Знакомым ребятишкам подарочки!.. А я… а у меня, милостивый государь, в настоящую минуту мои ребятишки с голоду дома подыхают… Подарочки!.. А у жены молоко пропало, и грудной ребенок целый день не ел… Подарочки!..
Мерцалов ожидал, что после этих беспорядочных, озлобленных криков старик поднимется и уйдет, но он ошибся. Старик приблизил к нему свое умное, серьезное лицо с седыми баками и сказал дружелюбно, но серьезным тоном:
– Подождите… не волнуйтесь! Расскажите мне все по порядку и как можно короче. Может быть, вместе мы придумаем что-нибудь для вас.
В необыкновенном лице незнакомца было что-то до того спокойное и внушающее доверие, что Мерцалов тотчас же без малейшей утайки, но страшно волнуясь и спеша, передал свою историю. Он рассказал о своей болезни, о потере места, о смерти ребенка, обо всех своих несчастиях, вплоть до нынешнего дня. Незнакомец слушал, не перебивая его ни словом, и только все пытливее и пристальнее заглядывал в его глаза, точно желая проникнуть в самую глубь этой наболевшей, возмущенной души. Вдруг он быстрым, совсем юношеским движением вскочил с своего места и схватил Мерцалова за руку. Мерцалов невольно тоже встал.
– Едемте! – сказал незнакомец, увлекая за руку Мерцалова. – Едемте скорее!.. Счастье ваше, что вы встретились с врачом. Я, конечно, ни за что не могу ручаться, но… поедемте!
Минут через десять Мерцалов и доктор уже входили в подвал. Елизавета Ивановна лежала на постели рядом со своей больной дочерью, зарывшись лицом в грязные, замаслившиеся подушки. Мальчишки хлебали борщ, сидя на тех же местах. Испуганные долгим отсутствием отца и неподвижностью матери, они плакали, размазывая слезы по лицу грязными кулаками и обильно проливая их в закопченный чугунок. Войдя в комнату, доктор скинул с себя пальто и, оставшись в старомодном, довольно поношенном сюртуке, подошел к Елизавете Ивановне. Она даже не подняла головы при его приближении.
– Ну, полно, полно, голубушка, – заговорил доктор, ласково погладив женщину по спине. – Вставайте-ка! Покажите мне вашу больную.
И точно так же, как недавно в саду, что-то ласковое и убедительное, звучавшее в его голосе, заставило Елизавету Ивановну мигом подняться с постели и беспрекословно исполнить все, что говорил доктор. Через две минуты Гришка уже растапливал печку дровами, за которыми чудесный доктор послал к соседям, Володя раздувал изо всех сил самовар, Елизавета Ивановна обворачивала Машутку согревающим компрессом… Немного погодя явился и Мерцалов. На три рубля, полученные от доктора, он успел купить за это время чаю, сахару, булок и достать в ближайшем трактире горячей пищи. Доктор сидел за столом и что-то писал на клочке бумажки, который он вырвал из записной книжки. Окончив это занятие и изобразив внизу какой-то своеобразный крючок вместо подписи, он встал, прикрыл написанное чайным блюдечком и сказал:
– Вот с этой бумажкой вы пойдете в аптеку… Давайте через два часа по чайной ложке. Это вызовет у малютки отхаркивание… Продолжайте согревающий компресс… Кроме того, хотя бы вашей дочери и сделалось лучше, во всяком случае пригласите завтра доктора Афросимова. Это дельный врач и хороший человек. Я его сейчас же предупрежу. Затем прощайте, господа! Дай бог, чтобы наступающий год немного снисходительнее отнесся к вам, чем этот, а главное – не падайте никогда духом.
Пожав руки Мерцалову и Елизавете Ивановне, все еще не оправившимся от изумления, и потрепав мимоходом по щеке разинувшего рот Володю, доктор быстро всунул свои ноги в глубокие калоши и надел пальто. Мерцалов опомнился только тогда, когда доктор уже был в коридоре, и кинулся вслед за ним.
Так как в темноте нельзя было ничего разобрать, то Мерцалов закричал наугад:
– Доктор! Доктор, постойте!.. Скажите мне ваше имя, доктор! Пусть хоть мои дети будут за вас молиться!
И он водил в воздухе руками, чтобы поймать невидимого доктора. Но в это время в другом конце коридора спокойный старческий голос произнес:
– Э! Вот еще пустяки выдумали!.. Возвращайтесь-ка домой скорей!
Когда он возвратился, его ожидал сюрприз: под чайным блюдцем вместе с рецептом чудесного доктора лежало несколько крупных кредитных билетов…
В тот же вечер Мерцалов узнал и фамилию своего неожиданного благодетеля. На аптечном ярлыке, прикрепленном к пузырьку с лекарством, четкою рукою аптекаря было написано: «По рецепту профессора Пирогова».
Я слышал этот рассказ, и неоднократно, из уст самого Григория Емельяновича Мерцалова – того самого Гришки, который в описанный мною Сочельник проливал слезы в закоптелый чугунок с пустым борщом. Теперь он занимает довольно крупный, ответственный пост в одном из банков, слывя образцом честности и отзывчивости на нужды бедности. И каждый раз, заканчивая свое повествование о чудесном докторе, он прибавляет голосом, дрожащим от скрываемых слез:
– С этих пор точно благодетельный ангел снизошел в нашу семью. Все переменилось. В начале января отец отыскал место, Машутка встала на ноги, меня с братом удалось пристроить в гимназию на казенный счет. Просто чудо совершил этот святой человек. А мы нашего чудесного доктора только раз видели с тех пор – это когда его перевозили мертвого в его собственное имение Вишню. Да и то не его видели, потому что то великое, мощное и святое, что жило и горело в чудесном докторе при его жизни, угасло невозвратимо.

Отредактировано Strannik (2020-05-19 07:34:43)

+1

3

  • Автор: Strannik
  • Просто странник
  • Strannik
  • Зарегистрирован: 2017-02-03
  • Сообщений: 18101
  • Уважение: [+6881/-33]
  • Позитив: [+6934/-2]
  • Пол: Мужской

Дары волхвов. О. Генри

Один доллар восемьдесят семь центов. Это было все. Из них шестьдесят центов монетками по одному центу. За каждую из этих монеток пришлось торговаться с бакалейщиком, зеленщиком, мясником так, что даже уши горели от безмолвного неодобрения, которое вызывала подобная бережливость. Делла пересчитала три раза. Один доллар восемьдесят семь центов. А завтра Рождество.

Единственное, что тут можно было сделать, это хлопнуться на старенькую кушетку и зареветь. Именно так Делла и поступила. Откуда напрашивается философский вывод, что жизнь состоит из слез, вздохов и улыбок, причём вздохи преобладают.

Пока хозяйка дома проходит все эти стадии, оглядим самый дом. Меблированная квартирка за восемь долларов в неделю. В обстановке не то чтобы вопиющая нищета, но скорее красноречиво молчащая бедность. Внизу, на парадной двери, ящик для писем, в щель которого не протиснулось бы ни одно письмо, и кнопка электрического звонка, из которой ни одному смертному не удалось бы выдавить ни звука. К сему присовокуплялась карточка с надписью: «М-р Джеймс Диллингем Юнг». «Диллингем» развернулось во всю длину в недавний период благосостояния, когда обладатель указанного имени получал тридцать долларов в неделю. Теперь, после того как этот доход понизился до двадцати долларов, буквы в слове «Диллингем» потускнели, словно не на шутку задумавшись: а не сократиться ли им в скромное и непритязательное «Д»? Но когда мистер Джеймс Диллингем Юнг приходил домой и поднимался к себе на верхний этаж, его неизменно встречал возглас: «Джим!» и нежные объятия миссис Джеймс Диллингем Юнг, уже представленной вам под именем Деллы. А это, право же, очень мило.

Делла кончила плакать и прошлась пуховкой по щекам. Она теперь стояла у окна и уныло глядела на серую кошку, прогуливавшуюся по серому забору вдоль серого двора. Завтра Рождество, а у нее только один доллар восемьдесят семь центов на подарок Джиму! Долгие месяцы она выгадывала буквально каждый цент, и вот все, чего она достигла. На двадцать долларов в неделю далеко не уедешь. Расходы оказались больше, чем она рассчитывала. С расходами всегда так бывает. Только доллар восемьдесят семь центов на подарок Джиму! Ее Джиму! Сколько радостных часов она провела, придумывая, что бы такое ему подарить к Рождеству. Что-нибудь совсем особенное, редкостное, драгоценное, что-нибудь, хоть чуть-чуть достойное высокой чести принадлежать Джиму.

В простенке между окнами стояло трюмо. Вам никогда не приходилось смотреться в трюмо восьмидолларовой меблированной квартиры? Очень худой и очень подвижной человек может, наблюдая последовательную смену отражений в его узких створках, составить себе довольно точное представление о собственной внешности. Делле, которая была хрупкого сложения, удалось овладеть этим искусством.

Она вдруг отскочила от окна и бросилась к зеркалу. Глаза ее сверкали, но с лица за двадцать секунд сбежали краски. Быстрым движением она вытащила шпильки и распустила волосы.

Надо вам сказать, что у четы Джеймс Диллингем Юнг было два сокровища, составлявших предмет их гордости. Одно — золотые часы Джима, принадлежавшие его отцу и деду, другое — волосы Деллы. Если бы царица Савская проживала в доме напротив, Делла, помыв голову, непременно просушивала бы у окна распущенные волосы — специально для того, чтобы заставить померкнуть все наряди и украшения ее величества. Если бы царь Соломон служил в том же доме швейцаром и хранил в подвале все свои богатства, Джим, проходя мимо; всякий раз доставал бы часы из кармана — специально для того, чтобы увидеть, как он рвет на себе бороду от зависти.

И вот прекрасные волосы Деллы рассыпались, блестя и переливаясь, точно струи каштанового водопада. Они спускались ниже колен и плащом окутывали почти всю ее фигуру. Но она тотчас же, нервничая и торопясь, принялась снова подбирать их. Потом, словно заколебавшись, с минуту стояла неподвижно, и две или три слезинки упали на ветхий красный ковёр.

Старенький коричневый жакет на плечи, старенькую коричневую шляпку на голову — и, взметнув юбками, сверкнув невысохшими блёстками в глазах, она уже мчалась вниз, на улицу.

Вывеска, у которой она остановилась, гласила: «M-me Sophronie. Всевозможные изделия из волос». Делла взбежала на второй этаж и остановилась, с трудом переводя дух.

— Не купите ли вы мои волосы? — спросила она у мадам.

— Я покупаю волосы, — ответила мадам. — Снимите шляпу, надо посмотреть товар.

Снова заструился каштановый водопад.

— Двадцать долларов, — сказала мадам, привычно взвешивая на руке густую массу.

— Давайте скорее, — сказала Делла.

Следующие два часа пролетели на розовых крыльях — прошу прощенья за избитую метафору. Делла рыскала по магазинам в поисках подарка для Джима.

Наконец, она нашла. Без сомнения, что было создано для Джима, и только для него. Ничего подобного не нашлось в других магазинах, а уж она все в них перевернула вверх дном, Это была платиновая цепочка для карманных часов, простого и строгого рисунка, пленявшая истинными своими качествами, а не показным блеском, — такими и должны быть все хорошие вещи. Её, пожалуй, даже можно было признать достойной часов. Как только Делла увидела её, она поняла, что цепочка должна принадлежать Джиму. Она была такая же, как сам Джим. Скромность и достоинство — эти качества отличали обоих. Двадцать один доллар пришлось уплатить в кассу, и Делла поспешила домой с восьмьюдесятью семью центами в кармане. При такой цепочке Джиму в любом обществе не зазорно будет поинтересоваться, который час. Как ни великолепны были его часы, а смотрел он на них часто украдкой, потому что они висели на дрянном кожаном ремешке.

Дома оживление Деллы поулеглось и уступило место предусмотрительности и расчету. Она достала щипцы для завивки, зажгла газ и принялась исправлять разрушения, причинённые великодушием в сочетании с любовью. А это всегда тягчайший труд, друзья мои, исполинский труд.

Не прошло и сорока минут, как ее голова покрылась крутыми мелкими локончиками, которые сделали ее удивительно похожей на мальчишку, удравшего с уроков. Она посмотрела на себя в зеркало долгим, внимательным и критическим взглядом.

«Ну, — сказала она себе, — если Джим не убьет меня сразу, как только взглянет, он решит, что я похожа на хористку с Кони-Айленда. Но что же мне было делать, ах, что же мне было делать, раз у меня был только доллар и восемьдесят семь центов!»

В семь часов кофе был сварен, и раскаленная сковорода стояла на газовой плите, дожидаясь бараньих котлеток

Джим никогда не запаздывал. Делла зажала платиновую цепочку в руке и уселась на краешек стола поближе к входной двери. Вскоре она услышала его шаги внизу на лестнице и на мгновение побледнела. У нее была привычка обращаться к богу с коротенькими молитвами по поводу всяких житейских мелочей, и она торопливо зашептала:

— Господи, сделай так, чтобы я ему не разонравилась.

Дверь отворилась, Джим вошёл и закрыл ее за собой. У него было худое, озабоченное лицо. Нелёгкое дело в двадцать два года быть обременённым семьёй! Ему уже давно нужно было новое пальто, и руки мёрзли без перчаток.

Джим неподвижно замер у дверей, точно сеттера учуявший перепела. Его глаза остановились на Делле с выражением, которого она не могла понять, и ей стало Страшно. Это не был ни гнев, ни удивление, ни упрек, ни ужас — ни одно из тех чувств, которых можно было бы ожидать. Он просто смотрел на нее, не отрывая взгляда, и лицо его не меняло своего странного выражения.

Делла соскочила со стола и бросилась к нему.

— Джим, милый, — закричала она, — не смотри на меня так. Я остригла волосы и продала их, потому что я не пережила бы, если б мне нечего было подарить тебе к Рождеству. Они опять отрастут. Ты ведь не сердишься, правда? Я не могла иначе. У меня очень быстро растут волосы. Ну, поздравь меня с Рождеством, Джим, и давай радоваться празднику. Если б ты знал, какой я тебе подарок приготовила, какой замечательный, чудесный подарок!

— Ты остригла волосы? — спросил Джим с напряжением, как будто, несмотря на усиленную работу мозга, он все ещё не мог осознать этот факт.

— Да, остригла и продала, — сказала Делла. — Но ведь ты меня все равно будешь любить? Я ведь все та же, хоть и с короткими волосами.

Джим недоуменно оглядел комнату.

— Так, значит, твоих кос уже нет? — спросил он с бессмысленной настойчивостью.

— Не ищи, ты их не найдешь, — сказала Делла. — Я же тебе говорю: я их продала — остригла и продала. Сегодня сочельник, Джим. Будь со мной поласковее, потому что я это сделала для тебя. Может быть, волосы на моей голове и можно пересчитать, — продолжала она, и ее нежный голос вдруг зазвучал серьёзно, — но никто, никто не мог бы измерить мою любовь к тебе! Жарить котлеты, Джим?

И Джим вышел из оцепенения. Он заключил свою Деллу в объятия. Будем скромны и на несколько секунд займёмся рассмотрением какого-нибудь постороннего предмета. Что больше — восемь долларов в неделю или миллион в год? Математик или мудрец дадут вам неправильный ответ. Волхвы принесли драгоценные дары, но среди них не было одного. Впрочем, эти туманные намёки будут разъяснены далее.

Джим достал из кармана пальто свёрток и бросил его на стол.

— Не пойми меня ложно, Делл, — сказал он. — Никакая причёска и стрижка не могут заставить меня разлюбить мою девочку. Но разверни этот свёрток, и тогда ты поймешь, почему я в первую минуту немножко оторопел.

Белые проворные пальчики рванули бечёвку и бумагу. Последовал крик восторга, тотчас же — увы! — чисто по-женски сменившийся потоком слез и стонов, так что потребовалось немедленно применить все успокоительные средства, имевшиеся в распоряжении хозяина дома.

Ибо на столе лежали гребни, тот самый набор гребней — один задний и два боковых, — которым Делла давно уже благоговейно любовалась в одной витрине Бродвея. Чудесные гребни, настоящие черепаховые, с вделанными в края блестящими камешками, и как раз под цвет ее каштановых волос. Они стоили дорого — Делла знала это, — и сердце ее долго изнывало и томилось от несбыточного желания обладать ими. И вот теперь они принадлежали ей, но нет уже прекрасных кос, которые украсил бы их вожделенный блеск.

Все же она прижала гребни к груди и, когда, наконец, нашла в себе силы поднять голову и улыбнуться сквозь слезы, сказала:

— У меня очень быстро растут волосы, Джим!

Тут она вдруг подскочила, как ошпаренный котёнок, и воскликнула:

— Ах, Боже мой!

Ведь Джим ещё не видел ее замечательного подарка. Она поспешно протянула ему цепочку на раскрытой ладони. Матовый драгоценный металл, казалось, заиграл в лучах ее бурной и искренней радости.

— Разве не прелесть, Джим? Я весь город обегала, покуда нашла это. Теперь можешь хоть сто раз в день смотреть, который час. Дай-ка мне часы. Я хочу посмотреть, как это будет выглядеть все вместе.

Но Джим, вместо того чтобы послушаться, лёг на кушетку, подложил обе руки под голову и улыбнулся.

— Делл, — сказал он, — придётся нам пока спрятать наши подарки, пусть полежат немножко. Они для нас сейчас слишком хороши. Часы я продал, чтобы купить тебе гребни. А теперь, пожалуй, самое время жарить котлеты.

Волхвы, те, что принесли дары младенцу в яслях, были, как известно, мудрые, удивительно мудрые люди. Они-то и завели моду делать рождественские подарки. И так как они были мудры, то и дары их были мудры, может быть, даже с оговоренным правом обмена в случае непригодности. А я тут рассказал вам ничем не примечательную историю про двух глупых детей из восьмидолларовой квартирки, которые самым немудрым образом пожертвовали друг для друга своими величайшими сокровищами. Но да будет сказано в назидание мудрецам наших дней, что из всех дарителей эти двое были мудрейшими. Из всех, кто подносит и принимает дары, истинно мудры лишь подобные им. Везде и всюду. Они и есть волхвы.

Отредактировано Strannik (2020-05-19 07:35:05)

0

4

  • Автор: Strannik
  • Просто странник
  • Strannik
  • Зарегистрирован: 2017-02-03
  • Сообщений: 18101
  • Уважение: [+6881/-33]
  • Позитив: [+6934/-2]
  • Пол: Мужской

Габриэль Гарсия Маркес
Глаза голубой собаки.
Она пристально смотрела на меня, а я все не мог понять, где прежде я видел эту девушку. Ее влажный тревожный взгляд заблестел в неровном свете керосиновой лампы, и я вспомнил — мне каждую ночь снится эта комната и лампа, и каждую ночь я встречаю здесь девушку с тревожными глазами. Да-да, именно ее я вижу каждый раз, переступая зыбкую грань сновидений, грань яви и сна. Я отыскал сигареты и закурил, откинувшись на спинку стула и балансируя на его задних ножках, — терпкий кисловатый дым заструился кольцами. Мы молчали. Я — покачиваясь на стуле, она — грея тонкие белые пальцы над стеклянным колпаком лампы. Тени дрожали на ее веках. Мне показалось, я должен что-то сказать, и я произнес наугад: «Глаза голубой собаки», — и она отозвалась печально: «Да. Теперь мы никогда этого не забудем». Она вышла из светящегося круга лампы и повторила: «Глаза голубой собаки. Я написала это повсюду».

Она повернулась и отошла к туалетному столику. В круглой луне зеркала появилось ее лицо — отражение лица, его оптический образ, двойник, готовый раствориться в трепетном свете лампы. Грустные глаза цвета остывшей золы печально посмотрели на меня и опустились, она открыла перламутровую пудреницу и коснулась пуховкой носа и лба. «Я так боюсь, — сказала она, — что эта комната приснится кому-нибудь еще, и он все здесь перепутает.» Она щелкнула замочком пудреницы, поднялась и вернулась к лампе. «Тебе не бывает холодно?» — спросила она. «Иногда бывает…» — ответил я. Она раскрыла озябшие руки над лампой, и тень от пальцев легла на ее лицо. «Я, наверно, простужусь, — пожаловалась она. — Ты живешь в ледяном городе».

Керосиновый огонек делал ее кожу медно-красной и глянцевой. «У тебя бронзовая кожа, — сказал я. — Иногда мне кажется, что в настоящей жизни ты должна быть бронзовой статуэткой в углу какого-нибудь музея». «Нет, — сказала она. — Но порой мне и самой кажется, что я металлическая — когда я сплю на левом боку и сердце гулко бьется у меня в груди». — «Мне всегда хотелось услышать, как бьется твое сердце». — «Если мы встретимся наяву, ты сможешь приложить ухо к моей груди и услышишь». — «Если мы встретимся наяву…» Она положила руки на стеклянный колпак и промолвила: «Глаза голубой собаки. Я всюду повторяю эти слова».

Глаза голубой собаки. С помощью этой фразы она искала меня в реальной жизни, слова эти были паролем, по которому мы должны были узнать друг друга наяву. Она ходила по улицам и повторяла как бы невзначай: «Глаза голубой собаки». И в ресторанах, сделав заказ, она шептала молодым официантам: «Глаза голубой собаки». И на запотевших стеклах, на окнах отелей и вокзалов выводила она пальцем: «Глаза голубой собаки». Люди вокруг лишь недоуменно пожимали плечами, а официанты кланялись с вежливым равнодушием. Как-то в аптеке ей почудился запах, знакомый по снам, и она сказала аптекарю: «Есть юноша, которого я вижу во сне. Он всегда повторяет: „Глаза голубой собаки“. Может быть вы знаете его?» Аптекарь в ответ рассмеялся неприязненно и отошел к другому концу прилавка. А она смотрела на новый кафельный пол аптеки, и знакомый запах все мучил и мучил ее. Не выдержав, она опустилась на колени и губной помадой написала на белых плитках: «Глаза голубой собаки». Аптекарь бросился к ней: «Сеньорита, вы испортили мне пол. Возьмите тряпку и сотрите немедленно!» И весь вечер она ползала на коленях, стирая буквы и повторяя сквозь слезы: «Глаза голубой собаки. Глаза голубой собаки». А в дверях гоготали зеваки, собравшиеся посмотреть на сумасшедшую.

Она умолкла, а я все сидел, покачиваясь на стуле. «Каждое утро, — сказал я, — я пытаюсь вспомнить фразу, по которой должен найти тебя. Во сне мне кажется, что я хорошо заучил ее, но проснувшись, я не могу вспомнить ни слова». — «Но ты же сам придумал их!» — «Да. Они пришли мне в голову потому, что у тебя пепельные глаза. Но днем я не могу вспомнить даже твоего лица». Она стиснула в отчаянии пальцы: «Ах, если бы нам знать по крайней мере название моего города!»

Горькие складки легли в уголках ее губ. «Я хочу до тебя дотронуться», — сказал я. Она вскинула глаза, я язычки пламени заплясали в ее зрачках. «Ты никогда не говорил этого», — заметила она. «А теперь говорю». Она опустила глаза и попросила сигарету. «Почему же, — повторила она, — мне никак не вспомнить название своего города?» — «А мне — наши заветные слова», — сказал я. Она грустно улыбнулась: «Эта комната снится мне так же, как и тебе». Я поднялся и направился к лампе, а она в испуге отступила назад, опасаясь, что я случайно заступлю за невидимую черту, пролегающую между нами. Взяв протянутую сигарету, она склонилась к огоньку лампы. «А ведь в каком-то городе мира все стены исписаны словами „глаза голубой собаки“, — сказал я. — Если я вспомню эти слова, я отправлюсь утром искать тебя по всему свету». Ее лицо осветилось красноватым огоньком сигареты, она глубоко затянулась и, покручивая сигарету в тонких пальцах сказала: «Слава богу. Я, кажется, начинаю согреваться», — и проговорила нараспев, будто повторяя за пишущим пером: «Я… начинаю… — она задвигала пальцами, будто сворачивая в трубочку невидимый листок бумаги по мере того, как я прочитывал написанные на нем слова, — согреваться…» — бумажка кончилась и упала на пол — сморщенная, крохотная, превратившаяся в пыль золы. «Это хорошо, — сказал я. — Мне всегда страшно, когда ты мерзнешь». Так мы и встречаемся с ней, вот уже несколько лет. Порою в тот момент, когда мы находим друг друга в лабиринте снов, кто-то там, снаружи, роняет на пол ложечку, и мы просыпаемся. Мало-помалу мы смирились с печальной истиной — наша дружба находится в зависимости от очень прозаических вещей. Какая-нибудь ложечка на рассвете может положить конец нашей короткой встрече.

Она стоит за лампой и смотрит на меня. Смотрит так же, как в первую ночь, когда я очутился среди сна в странной комнате с лампой и зеркалом и увидел перед собой девушку с пепельными глазами. Я спросил: «Кто вы?» А она сказала: «Не помню…» — «Но мы, кажется, уже встречались?» — «Может быть. Вы могли сниться мне, в этой самой комнате». — «Точно! — сказал я. — Я видел вас во сне». — «Как забавно, — улыбнулась она. — Значит, мы с вами встречаемся в сновидениях?»

Она затянулась, сосредоточенно глядя на огонек сигареты. И мне опять показалось, что она — из меди, но не холодной и твердой, а из теплой и податливой. «Я хочу дотронуться до тебя», — повторил я. «Ты все погубишь, — испугалась она. — Прикосновение разбудит нас, и мы больше не встретимся». — «Вряд ли, — сказал я. — Нужно только положить голову на подушку, и мы увидимся вновь». Я протянул руку, но она не пошевелилась. «Ты все погубишь… — прошептала она. — Если переступить черту и зайти за лампу, мы проснемся заброшенные в разные части света». — «И все же», — настаивал я. Но она лишь опустила ресницы: «Эти встречи — наш последний шанс. Ты же не помнишь ничего наутро». И я отступил. А она положила руки на лампу и пожаловалась: "Я никогда не могу заснуть после наших встреч. Я просыпаюсь среди ночи и больше не могу сомкнуть глаз — подушка жжет лицо, и я все твержу: «Глаза голубой собаки. Глаза голубой собаки».

«Скоро рассвет, — заметил я. — Последний раз я просыпался в два часа, и с тех пор прошло много времени». Я подошел к двери и взялся за ручку. «Осторожнее, — предупредила она. — За дверью живут тяжелые сны». — «Откуда ты знаешь?» — «Совсем недавно я выходила туда и с трудом вернулась назад. А проснувшись, заметила, что лежу на сердце». — Но я все же приоткрыл дверь. Створка подалась, и легкий ветерок принес снаружи запах плодородной земли и возделанной пашни. Я повернул к ней голову и сказал: «Тут нет коридора. Я чувствую запах поля». — «Там, за дверью, — сказала она, — спит женщина, которая видит поле во сне. Она всегда мечтала жить в деревне, но так никогда и не выбралась из города». За дверью светало, и люди повсюду уже начали просыпаться. «Меня, наверное, ждут к завтраку», — сказал я.

Ветер с поля стал слабее, а потом стих. Вместо него послышалось ровное дыхание спящего, который только что перевернулся в постели на другой бок. Стих ветерок, а с ним умерли и запахи.

"Завтра мы непременно узнаем друг друга, — сказал я. — Я буду искать женщину, которая пишет на стенах: «Глаза голубой собаки». Она улыбнулась грустно и положила руки на остывающий колпак лампы: «Ты ничего не помнишь днем». Ее печальный силуэт уже начал таять в предутреннем свете. «Ты удивительный человек, — сказала она. — Ты никогда не помнишь своих снов».

Отредактировано Strannik (2020-05-19 07:36:01)

0

5

  • Автор: Абгемахт (Z)
  • Спаситель йожиков
  • Абгемахт (Z)
  • Зарегистрирован: 2017-01-27
  • Сообщений: 99886
  • Уважение: [+91387/-285]
  • Позитив: [+21502/-1]
  • Пол: Мужской

Стивен Кинг
Долгий Джонт

- Заканчивается регистрация на джонт-рейс номер 701.

Приятный женский голос эхом прокатился через Голубой зал Нью-Йоркского вокзала Порт-Осорити. Вокзал почти не изменился за последние три сотни лет, оставаясь по-прежнему обшарпанным и немного пугающим. Меж тем записанный на пленку голос продолжал:

- Джонт-рейс до Уайтхед-Сити, планета Марс. Всем пассажирам с билетами необходимо пройти в спальную галлерею Голубого зала. Проверьте, все ли ваши документы в порядке. Благодарим за внимание.

Спальная галлерея на втором этаже в отличие от самого зала вовсе не выглядела обшарпанной: ковер от стены до стены, белые стены с репродукциями, успокаивающие переливы света. На одинаковом расстоянии друг от друга по десять в ряд в галлерее размещались сто кушеток, между которыми двигались сотрудники джонт-службы.

Семейство Оутсов расположилось на четырех стоящих рядом кушетках в дальнем конце галлереи: Марк Оутс и его жена Мерилис по краям, Рикки и Патриция между ними.

- Папа, а ты нам расскажешь про джонт? - спросил Рикки. - Ты обещал.

Со всех сторон доносились приглушенные звуки разговоров, шорохи, шелест одежды: пассажиры устраивались на своих местах.

Марк посмотрел на жену и подмигнул. Мерилис подмигнула в ответ, хотя Марк видел, что она волновалась. По мнению Марка это было совершенно естественно: первый джонт в жизни для всех, кроме него. За последние шесть месяцев - с тех пор, как он получил уведомление от разведочной компании "Тексас Уотер" о том, что его переводят на Марс в Уайтхед-Сити, - они с Мерилис множество раз обсуждали все плюсы и минусы переезда с семьей и в конце концов решили, что на два года им расставаться не стоит. Сейчас же, глядя на бледное лицо Мерилис, Марк подумал, не сожалеет ли она о принятом решении.

Он взглянул на часы и увидел, что до джонта осталось еще около получаса: вполне достаточно, чтобы рассказать детям обещанную историю. Это, возможно, отвлечет их и успокоит, а то об этом джонте столько слухов... Может быть, даже успокоит Мерилис.

- Ладно, - сказал он.

Двенадцатилетний Рикки и девятилетняя Пат смотрели на него, не отрываясь.

- Насколько известно, - начал он. - джонт изобрели лет триста назад, примерно в 1987 году. Сделал это Виктор Карун. Причина того, что мы не знаем точной даты открытия, - некоторая эксцентричность Каруна... Он довольно долго эксперементировал с новым процессом, прежде чем информировать правительство об открытии, и то сделал это только потому, что у него кончились деньги и его не хотели больше финансировать.

В дальнем конце помещения бесшумно открылась дверь, и появились двое служащих, одетых в ярко-красные комбинезоны джонт-службы. Перед собой они катили столик на колесах: на столике лежал штуцер из нержавеющей стали, соединенный с резиновым шлангом. Марк знал, что под столиком, спрятанные от глаз пассажиров длинной скатертью, размещались два баллона с газом. Сбоку на крючке висела сетка с сотней сменных масок.

Марк продолжал говорить: у него достаточно времени, чтобы рассказать историю до конца.

- Вы, конечно, знаете, что джонт - это телепортация. Его называют "процессом Каруна", но это не что иное, как телепортация. Именно Карун - если верить истории - дал этому процессу название "джонт". Слово это он сам придумал по праву первооткрывателя.

Один из служащих надел на штуцер маску и вручил ее пожилой женщине в дальнем конце комнаты. Она взяла маску, глубоко вдохнула и, обмякнув, тихо опустилась на кушетку. Сотрудник джонт-службы отсоединил использованную маску и прикрепил к штуцеру новую.

- Для Каруна все началось с карандаша, ключей, наручных часов и нескольких мышей. Именно мыши указали ему на главную проблему...

- Мыши? - спросил Рикки.

- Мыши? - как эхо повторила Патти.

Марк едва заметно улыбнулся. Они увлеклись рассказом, даже Мерилис увлеклась. Они почти забыли, зачем они здесь. Краем глаза Марк отмечал, как сотрудники джонт-службы медленно катят столик на резиновых колесиках между рядами кушеток, по очереди усыпляя пассажиров.

Виктор Карун Вернулся в лабораторию, пошатываясь от возбуждения. По дороге из зоомагазина, где он, потратив последние двадцать долларов, купил девять белых мышей, Карун дважды чуть не врезался в столб. Осталось у него всего лишь девяносто три цента в кармане и восемнадцать долларов на счету в банке, но он об этом не думал.

Его идея была в том, чтобы передавать на расстояние элементарные частицы. А так как все тела в мире состоят из элементарных частиц, то это могло привести к мгновенной или практически мгновенной телепортации любого предмета, включая живые существа.

Идея была не слишким логичной, но поведение многих элементарных частиц тоже не поддавалось сколь-нибудь разумной логике, и правительственная комиссия, похмыкав и выразив максимальную степень сомнения, все же финансировала проект.

Лабораторию Карун разместил в переоборудованном сарае. Он установил два портала в разных концах помещения. В одном конце размещалась несложная ионная пушка, какую можно приобрести в любом магазине электронного оборудования за пятьсот долларов. На другой стороне, сразу за вторым порталом, стояла камера Вильсона. Между ними висело нечто похожее на занавеску для душевой, хотя, конечно, никто не делает занавески для душевых из листового свинца. Пропуская ионный поток через первый портал, можно было наблюдать его прохождение в камере Вильсона. Свинцовый занавес ионы не пропускал, и, если они все же появлялись за ним, значит, можно было говорить о телепортации. Правда, установка работала только дважды, и Карун не имел ни малейшего представления, почему.

А в тот день у него получилось. Частицы, которые никак не могли приникать через свинец, регистрировались в камере. Карун менял мощность потока - камера сразу же откликалась индентичным изменением.

Получилось!

"Необходимо успокоиться, - уговаривал себя Карун, переводя дух. - Надо все обдумать. Никакой пользы от спешки не будет..."

Ничего не предпринимая, он с минуту молча смотрел на портал.

"Карандаш, - решил он. - Карандаш вполне подойдет."

Достав с полки карандаш, он медленно продвинул его через первый портал. Карандаш исчезал постепенно, дюйм за дюймом, словно перед глазами Каруна совершался ловкий фокус. На одной из граней значилось: "ЭБЕРХАРД ФАБЕР N% 2" - черные буквы, выдавленные на желтом фоне. Продвинув карандаш в портал и увидев, что от надписи осталось только "ЭБЕРХ", Карун обошел портал и взглянул на него с другой стороны.

Там он обнаружил аккуратный, словно обрубленный ножом, срез карандаша. Карун пощупал пальцами то место, где должна быть вторая половина карандаша, но там, разумеется, ничего не было. Он бросился ко второму порталу, расположенному в другом конце сарая, - на верхнем ящике из-под апельсинов лежала вторая половина карандаша. Сердце его забилось так сильно, что казалось, его просто трясет изнутри. Карун схватился за заточенный конец карандаша и вытянул его из портала.

Он поднял карандаш поближе к глазам, внимательно разглядел и пронзительно рассмеялся в пустом сарае.

- Сработало! - закричал он. - Сработало, черт побери! Сработало, и это сделал я!

За карандашом последовали ключи: Карун просто швырнул их через портал. На его глазах ключи исчезли, и в тот же момент он услышал, как они звякнули, упав на ящик на другом конце сарая. Карун побежал туда, схватил ключи и пошел к замку. Ключ работал отлично. Потом он проверил ключ от дома. Тот тоже исправно открывал замок. И так же хорошо работали ключи от картотечного шкафа и от машины.

Карун сунул их в карман и снял с запястья часы. Модель "Сейко-Кварц С" со встроенным микрокалькулятором позволяла ему производить все простые вычисления от сложения до извлечения корней. Сложная игрушка и, что важно, с секундомером. Карун положил часы у первого портала и, протолкнув их карандашом, бросился в другой конец сарая. Когда он запихивал часы, они показывали 11:31:07. Теперь же на циферблате стояло 11:31:19. Очень хорошо. Сходится. Хотя, конечно, неплохо было бы иметь у второго портала ассистента, который подтвердил бы раз и навсегда, что на переход время не тратится. Однако сейчас это не важно. Скоро правительство завалит его ассистентами...

Он проверил калькулятор. Два плюс два по-прежнему давало четыре; восемь деленное на четыре давало два; квадратный корень из одиннадцати по-прежнему равнялся 3,3166247... и так далее. Значит, при телепортации вещи не теряли своих свойств.

После этого Карун решил, что пришло время мышей.

- Что случилось с мышами, папа? - спросил Рикки.

Марк на мгновение задумался. Здесь нужно будет проявить осторожность, если он не хочет напугать детей и жену перед их первым джонтом. Главное - убедить их, что все в порядке, что основная проблема уже решена.

- Тут у него возникли небольшие затруднения...

Карун поставил коробку с мышами и надписью "Мы из зоомагазина "Стакполс" на полку и проверил аппаратуру. За то время, пока он ездил в зоомагазин, ничего не случилось, аппаратура была в порядке.

Открыв коробку, он сунул туда руку и вытащил за хвост белую мышь. Посадив ее перед порталом, он сказал "Ну, вперед". Та шустро спустилась по шершавой стенке ящика из-под апельсинов, на котором стоял портал, и бросилась наутек. Карун кинулся за ней и едва не накрыл ладонью, но мышь шмыгнула в щель между досками и исчезла.

- Зараза! - закричал Карун и побежал обратно к коробке. Он успел как раз вовремя, чтобы столкнуть с края назад в коробку еще двух беглянок. Затем он извлек вторую мышь, на этот раз ухватив ее за тельце, и мышь сразу же вцепилась зубами в палец. Он ее просто бросил, и она полетела, кувыркаясь и болтая лапками, через портал. Тут же Карун услышал, как она приземлилась на ящике в другом конце сарая.

Помня, с какой легкостью от него удрала первая мышь, он бросился туда бегом. Но оказалось напрасно. Белая мышь сидела, поджав лапки; глаза ее помутнели; бока чуть заметно вздымались. Карун замедлил шаг и осторожно приблизился. Работать с белыми мышами ему не доводилось, но чтобы заметить, что с мышью что-то не так, многолетнего стажа не требовалось.

- Мышка после перехода чувствовала себя не очень хорошо, сказал Марк детям, широко улыбаясь, и только жена заметила, что улыбка его чуть-чуть натянута.

Карун потрогал мышь пальцем. Если бы не вздымающиеся при дыхании бока, можно было подумать, что перед ним чучело, набитое опилками. Мышь даже не шевельнулась, она смотрела только вперед. Он бросил через портал подвижное, шустрое и энергичное животное; теперь же перед ним лежало вялое существо, в котором едва-едва теплилась жизнь.

Когда Карун щелкнул пальцами перед маленькими выцветшими глазами мыши, она моргнула... и, повалившись на бок, умерла.

- Тогда Карун решил попробовать еще одну мышь, - сказал Марк.

- А что случилось с первой? - спросил Рикки.

Марк снова широко улыбнулся.

- Ее с почестями проводили на пенсию.

Карун отыскал бумажный пакет и положил туда дохлую мышь. Позже, вечером, он собирался отнести ее к ветеринару, чтобы тот произвел вскрытие и сказал ему, все ли у подопытного зверька в порядке. Но о вскрытии можно будет подумать потом.

Карун соорудил небольшую горку, спускающуюся ко входу в первый портал. (Первая "джонт-горка" сказал Марк детям, и Патти, представив, видимо, горку для мышей, обрадованно засмеялась.) Он запустил туда новую мышь и закрыл выход рукой. Мышь потолкалась по углам, побродила немного, обнюхивая незнакомые предметы, потом двинулась к порталу - и исчезла.

Карун побежал ко второму порталу.

На ящике лежала мертвая мышь.

Ни крови, ни распухших участков тела, что могло бы свидетельствовать о резких перепадах давления, от которых полопались бы внутренние органы, Карун не заметил. Кислородное голодание? Опять же нет. Для перехода требовалась всего доля секунды: его собственные часы подтвердили, что времени на переход совсем не тратится, а если и тратится, то чертовски мало.

Вторая белая мышь отправилась в тот же бумажный пакет, что и первая. Карун достал следующую. Ее, ухватив понадежнее пальцами, он сунул в портал хвостом вперед и увидел, что из второго портала появилась задняя половина мыши. Маленькие ножки лихорадочно скребли по грубой деревянной поверхности ящика.

Карун вытащил мышь из портала: никаких признаков болезни и тем более смерти.

Карун извлек из коробки еще одну мышь и сунул ее хвостом вперед в портал. Целиком. Затем поспешил ко второму порталу.

Мышь прожила почти две минуты. Она даже пыталась бежать: шатаясь, сделала несколько шагов по ящику, упала на бок, с трудом поднялась, но так и застыла на месте. Карун щелкнул у нее над головой пальцами. Мышь дернулась, сделала еще, может быть, шага четыре, и повалилась. Бока ее вздымались все медленнее, потом дыхание прекратилось и она умерла.

По спине у Каруна пробежали мурашки.

Он достал еще одну мышь и сунул ее головой вперед, но только до половины. Из другого портала появилась голова и передняя часть маленького тельца. Карун осторожно разжал пальцы, приготовясь тут же схватить зверька, если от попытается улизнуть. Но мышь осталась на месте: половина ее у одного портала половина у второго в другом конце сарая.

Карун побежал ко второму порталу. Мышь еще была жива, но ее розовые глаза помутнели. Усы не шевелились. Обойдя портал, Карун увидел удивительное зрелище: перед ним оказался поперечный срез мыши (как это было и с карандашом). Крохотный позвоночник животного оканчивался белым концентрическим кружочком, кровь двигалась по сосудам, в маленьком пищеводе что-то перемещалось. "По крайней мере, - подумал он (и написал позже в статье), - эта установка может служить прекрасным диагностическим аппаратом".

Потом Карун заметил, как движение органов замедляется, и через несколько секунд мышь умерла. Он вытянул ее из портала за мордочку и опустил в бумажный пакет.

"Достаточно белых мышей, - подумал он. - Мыши мрут. И если их пропускать через портал целиком, и если только наполовину, но головой впред. Если же засунуть мышь наполовину, но хвостом вперед, она бегает, как ни в чем не бывало. Что-то здесь кроется... Может быть, в процессе перехода они видят, или слышат, или чувствуют нечто такое, что буквально убивает их. Что бы это могло быть?"

Ответа он не знал, но собирался узнать.

Он снял со стены у кухонной двери термометр, бросился обратно в сарай и сунул его через портал. На входе термометр показывал 83 градуса по Фаренгейту, на выходе - ту же самую цифру. Значит, мышей убивал не космический холод. Впрочем, это было видно и так. Порывшись в пустой комнате, где хранились детские игрушки, которыми Карун развлекал, случалось, наезжавших в гости внуков, он отыскал пакет с воздушными шариками, надул один из них и запихнул через портал. Шарик выскочил из другого портала целый и невредимый. Значит, при переходе не было и резких перепадов давления.

Из дома он принес аквариум с золотыми рыбками. Засунув аквариум в портал, он побежал в другой конец сарая. Одна рыбка плавала кверху пузом, другая медленно, словно оглушенная, кружилась у самого дна, а потом тоже всплыла пузом вверх. Карун уже хотел убрать аквариум, когда рыбка вдруг дернула хвостом и вяло поплыла. Медленно, но, похоже, верно она справилась с воздействием перехода, и часам к девяти вечера, когда Карун вернулся из ветеринарной клиники, рыбка была в норме и вела себя, как обычно.

Однако другая умерла.

Вскрытие мышей в тот же вечер ветеринаром ничего не прояснило. Насколько можно было судить по визуальному осмотру, без тонких лабораторных анализов, все внутренние органы у мышей были в порядке, мыши были здоровы, если не считать того факта, что они все-таки умерли.

Служащие с усыпляющим газом подходили все ближе, и Марк понял, что надо торопиться, иначе конец придется рассказывать, проснувшись уже на Марсе.

- Добираясь в тот вечер от ветеринара до дома - при этом, как уверяет история, половину дороги Карун прошел пешком, - он понял, что, возможно, одним махом решил все чуть ли не все транспортные проблемы человечества: все неживые грузы, которые отправляются поездами, пароходами, самолетами и автомашинами, когда-нибудь будут просто джонтироваться. Сейчас мы к этому привыкли, но для Каруна, поверьте мне, это значило очень много. И вообще для всех людей.

- А что же случилось с мышками, папа? - спросил Рикки.

- Такой же вопрос продолжал задавать себе Карун, - сказал Марк. - потому что он понял: если джонтом смогут пользоваться еще и люди, это решит многое. Он продолжал эксперименты, но вскоре в его исследования вмешалось правительство. Карун держал его в неведении, сколько мог, но комиссия пронюхала об его открытии и без промедления взяла все в свои руки. Карун оставался номинальным руководителем проекта "Джонт" еще десять лет, до самой своей смерти, но на самом деле он ничем уже не руководил.

Правительство взялось за дело без промедления. Проверки показали, что абсолютно никаких изменений в неодушевленных телепортируемых предметах не происходит. О существовании джонт-процесса было с помпой объявлено на весь мир.

Объявление 19 октября 1988 года о существовании джонта, то есть надежного телепортационного процесса, вызвало во всем мире бурю восторгов и экономический подъем. Через 10 лет станции джонт-процесса появились во всех крупных городах мира, и джонтирование грузов стало обычным делом.

- А мышки, папа? - нетерпеливо спросила Патти. - Что случилось с мышками?

Марк показал на сотрудников джонт-службы, обходящих пассажиров всего в трех рядах от того места, где расположились Оутсы. Рик только кивнул. Патти с беспокойством посмотрела на даму с модно выбритой и раскрашенной головой, которая вдохнула газ через маску и мгновенно уснула.

- Когда не спишь, джонтироваться нельзя, да, папа? - спросил Рик.

Марк кивнул и обнадеживающе улыбнулся Патриции.

- Это Карун понял даже раньше, чем о его открытии узнало правительство, - сказал он. - Он догадался, что джонтироваться можно лишь без сознания, точнее - в глубоком сне.

- Когда он совал мышей хвостом вперед, - медленно произнес Рикки, - они чувствовали себя нормально. До тех пор, пока он не засовывал их целиком. Они.. умирали, только когда Карун запихивал их в портал головой вперед. Правильно?

- Правильно, - сказал Марк.

- Главное - голова, то есть мозг, да, папа? - спросил Рик.

- Верно, малыш, - и Марк удовлетворенно глянул на сына. Смышленый у него парень, его надежда и гордость.

Сотрудники джонт-службы приближались, двигая впереди себя колесницу забвения. Видимо, времени на полный рассказ все-таки не хватит. Может быть, оно и к лучшему.

Проверки продолжались больше двадцати лет, хотя первые же опыты убедили Каруна, что в бессознательном состоянии животные не подвержены воздействию, за которым закрепилось название "органический эффект", или просто "джонт-эффект". Он усыпил несколько мышей, пропихнул их в первый портал, извлек из второго и, съедаемый любопытством, стал ждать, когда подопытные зверьки проснутся... или не проснутся. Мыши проснулись и после короткого восстановительного периода, вызванного действием снотворного, занялись своими обычными мышинными делами, то есть принялись грызть еду, гадить, играть и размножаться без каких бы то ни было отрицательных последствий. Эти мыши стали первыми из нескольких поколений, которые изучались с особым интересом. Никаких отрицательных последствий не обнаружилось: умирали они не раньше других, мышата рождались у них нормальные...

- А когда начали работать с людьми, папа? - спросил Рикки, хотя наверняка уже читал об этом в школьном учебнике. - Расскажи.

- Я хочу знать, что случилось с мышками, - снова заявила Патти.

Хотя столик с газом доехал уже до начала их ряда, Марк Оутс позволил себе на несколько секунд задуматься. Его дочь, которая знала безусловно меньше брата, прислушалась к своему сердцу и задала правильный вопрос. Поэтому он решил сначала ответить на вопрос сына.

Первыми людьми, испытавшими джонт на себе, стали не астронавты или летчики; ими стали добровольцы из числа заключенных. Шестерых добровольцев усыпили и по очереди телепортировали между порталами, расположенными в двух милях друг от друга.

Об этом Марк детям рассказал, потому что все шестеро проснулись в лучшем виде. Но он не стал рассказывать о седьмом испытателе. У этой фигуры, то ли вымышленной, то ли реальной, а скорее всего скомбинированной из реальности и вымысла, даже имелось имя: Руди Фоггиа. Его якобы судили и приговорили в штате Флорида к смерти за убийство четверых стариков, на которых Фоггиа напал, когда те сидели дома и спокойно играли в бридж. Якобы ЦРУ и ФБР совместно сделали Фоггиа уникальное предложение: джонтироваться не засыпая. Если все пройдет нормально - полное освобождение плюс небольшие подъемные. Если же умрешь или сойдешь с ума - значит, не повезло. Ну, как?

Фоггиа, хорошо понимавший, что смертный приговор означает действительно смертный приговор, дал согласие, узнав от своего адвоката, что, поскольку прошение о помиловании отклонено, жить ему осталось в лучшем случае недели две.

В тот Великий День летом 2007 года в зале испытаний присутствовало двенадцать ученых, но, если даже история с Рудди Фоггиа правдива - а Марк верил, что это действительно так, - он сомневался, что проговорились именно ученые. Скорее всего это сделал кто-нибудь из охранников, а может, технических работников, обслуживавших аппаратуру.

- Если я останусь в живых, приготовьте мне жаренную курицу с ореховой подливкой, а уж потом я отсюда смоюсь, - это, по слухам, Фоггиа сказал перед тем, как шагнуть в первый портал и через мгновение появиться из второго.

Он вышел живым, но отведать жареной курицы ему не пришлось. За время, потребовавшееся еме, чтобы перенестись на две мили (по замеру компьютера - 0,000.000.000.067 секунды), его волосы стали совершенно белыми. Лицо Фоггиа не изменилось физически - на нем не появилось новых морщин, но при взгляде на него возникало неизгладимое впечатление страшной, почти невероятной старости. Шаркая ногами, Фоггия отошел от портала и, неуверенно вытянув вперед руки, поглядел на мир пустыми глазами. Губы его дергались и шевелились, потом изо рта потекла слюна. Ученые, собравшиеся вокруг, замерли.

- Что произошло? - наконец вскрикнул один из них, и это был единственный вопрос, на который Фоггиа успел ответить.

- Там вечность! - произнес он и упал замертво. Позже врачи определили инфаркт.

- Папа, я хочу знать, что случилось с мышками, - повторила Патти. Возможность снова спросить об этом о нее возникла лишь потому, что бизнесмен в дорогом костюме и до блеска начищенных ботинках начал вдруг спорить с сотрудниками джонт-службы. Он, похоже, не хотел, чтобы его усыпляли именно газом, и чего-то требовал. Люди джонт-службы старались как могли - уговаривали его, стыдили, убеждали, - и это замедлило их продвижение вперед.

Марк вздохнул. Он сам завел этот разговор - да, чтобы отвлечь детей от переживаний перед джонтом, но все-таки завел, - и теперь придется его заканчивать настолько правдиво, насколько можно, без того, чтобы встревожить детей или напугать.

Он не станет, конечно, рассказывать им о книге Саммерса "Политика джонта", одна из глав которой - "Джонт под покровом тайны" - содержала подборку наиболее достоверных слухов о джонте. Описывалась там история Руди Фоггиа, и еще около тридцати случаев с добровольцами, мучениками или сумасшедшими, которые джонтировались, не засыпая, за последние триста лет. Большинство из них умерли у выходного портала. Остальные оказались безнадежно свихнувшимися. В некоторых случаях к смерти от шока приводил сам факт выхода из джонта.

Эта глава в книге Саммерса, посвященная слухам и домыслам, содержала немало тревожных разоблачний: несколько раз джонт использовался как орудие убийства. Наиболее известный (и единственный документированный) случай произошел всего лет тридцать назад, когда джонт-исследователь Лестер Майклсон связал свою жену и затолкнул надрывающуюся от крика женщину в портал в Силвер-Сити, штат Невада. Но перед тем, как сделать это, он нажал кнопку обнуления на панели управления, тем самым стерев координаты всех порталов, через которые миссис Майклсон могла бы материлизоваться. Короче, миссис Майклсон джонтировалась куда-то в белый свет. После того как эксперты признали Лестера Майклсона полноценным и, следовательно, способным нести ответственность за свои действия, адвокат выдвинул новый вариант защиты: Лестера Майклсона нельзя судить за убийство, так как никто не может с определенностью доказать, что миссис Майклсон мертва. Это суждение создало ужасный образ некоего призрака женщины, бестелесной, но все еще разумной, продолжающей истошно кричать где-то в чистилище целую вечность... Майклсона все же осудили и казнили.

Кроме того,Саммерс полагал, что джонт-процесс используется некоторыми диктаторскими режимами для того, чтобы избавляться от инакомыслящих политических противников. Некоторые считали, что мафия также имеет свои нелегальные джонт-станции. В книге высказывалось предположение, что посредством обнуленных джонт-станций мафия избавлялась от своих жертв, как живых, так и мертвых.

- Видишь ли, - произнес Марк медленно, отвечая на вопрос Патти о мышах и заметив, как жена взглядом предупредила его, чтобы он не сказал чего-нибудь лишнего, - видишь ли, даже сейчас никто точно этого не знает, Патти. Но эксперименты с животными привели ученых к выводу о том, что, хотя джонт физически осуществляется почти мгновенно, в уме на телепортацию тратится долгое-долгое время.

- Я не понимаю, - обиженно сказала Патти. - Я так и знала, что не пойму.

Рикки, однако, смотрел на отца задумчиво.

- Они продолжали жить и чувствовать, - сказал Рикки. - Все подопытные животные. И мы тоже будем, если нас не усыпят.

- Да, - согласился Марк. - Ученые считают именно так.

Что-то новое появилось во взгляде Рикки, Марк не сразу понял. Испуг? Возбуждение?

- Это не просто телепортация, да, папа? Это что-то вроде искривления времени?

"Там вечность! - подумалось Марку. - Что он хотел этим сказать, тот преступник, что он хотел сказать?"

- В каком-то смысле, да, - ответил он сыну. - Но это объяснение ничего не объясняет, Рик, потому что мы не знаем, что такое искривление времени. Тут дело, может быть, в том, что сознание не переносится элементарными частицами, оно каким-то образом остается целым, единым и неделимым. А кроме того, сохраняет ощущение времени, наверно, искаженное. Впрочем, мы же не знаем, как измеряет время чистое сознание... Более того, мы попросту не представляем себе, что такое чистый разум, без тела.

Марк умолк, встревоженно наблюдая за взглядом сына, который вдруг стал острым и пытливым. "Понимает, но в то же время и не понимает", - подумал он. Разум может быть лучшим другом, может позабавить человека, когда, скажем, нечего читать и нечем заняться. Но когда он не получает новых данных слишком долго, он обращается против человека, то есть против себя, начинает рвать и мучать сам себя и, может быть, пожирает сам себя в непредставимом акте самоканнибализма. Как долго это тянется в годах? Для тела джонт занимает 0,000.000.000.067 секунды, но как долго для неделимого сознания? Сто лет? Тысяча? Миллион? Миллиард? Сколько лет наедине со своими мыслями в бесконечном поле времени? И вдруг, когда проходит милиард вечностей - резкое возвращение к свету, форме, телу. Кто в состоянии выдержать такое?

- Рикки... - начал он, но в этот момент к нему приблизились сотрудники со своим столиком.

- Вы готовы? - спросил один из них.

Марк кивнул.

- Папа, я боюсь, - произнесла Патти тоненьким голоском. - Это больно?

- Нет, милая, конечно, нет, - ответил Марк вполне спокойным голосом, но сердце его забилось чуть быстрее: так случалось всегда, хотя джонтировался он раз двадцать пять. - Я буду первым, и вы увидите, как это легко и просто.

Человек в комбинезоне взглянул на него вопросительно. Марк кивнул и заставил себя улыбнуться. Затем на лицо его опустилась маска. Марк прижал ее руками и глубоко вдохнул в себя темноту.

Первое, что он увидел, очнувшись, это черное марсианское небо над куполом, закрывающем Уайтхед-Сити. Была ночь, и звезды, высыпавшие на небе, сияли с удивительной яркостью, никогда не виданной на Земле.

Потом он услышал какие-то беспорядочные крики, бормотание и через секунду пронзительный визг. "О боже, это Мерилис!" пронеслось у него в голове, и, борясь с накатывающимися волнами головокружения, Марк поднялся с кушетки.

Снова закричали, и он увидел бегущих в их сторону сотрудников джонт-службы в красных комбенизонах. Мерилис, шатаясь и указывая куда-то рукой, двинулась к нему. Потом снова вскрикнула и упала без сознания.

Но Марк уже понял, куда она указывает. Он увидел. В глазах Рикки он заметил тогда не испуг, а именно возбуждение. Ему следовало бы догадаться, ему надо было догадаться! Ведь он знал Рикки, знал его затаенность и любопытство. Ведь это его сын, его милый мальчик, его Рикки - Рикки, который не знал страха.

До этого момента.

На соседней с Рикки кушетке лежала Патти и, к счастью, еще спала. То, что было его сыном, дергалось и извивалось рядом двенадцатилетний мальчишка со снежно-белой головой и невероятно старыми тусклыми глазами, приобретшими болезненно-желтый цвет. Существо старше чем само время, рядящееся под двенадцатилетнего мальчишку. Оно подпрыгивало и дергалось словно в каком-то жутком, мерзком приступе веселья, потом засмеялось скрипучим, сатанинским смехом. Сотрудники джонт-службы не решались подойти к тому, что они видели.

Ноги старика-младенца судорожно сгибались и дрожали. Руки, похожие на высохшие хищные лапы, заламывались и плясали в воздухе, потом они вдруг опустились и вцепились в лицо того существа, которое еще недавно звали Рикки.

- Дольше, чем ты думаешь, отец! - проскрежетало оно. - Дольше чем ты думаешь! Я задержал дыхание, когда мне дали маску! Я притворился спящим! Хотел увидеть! И увидел! Я увидел! Дольше, чем ты думаешь!

С визгами и хрипами оно неожиданно впилось пальцами себе в глаза. Потекла кровь, и зал превратился в испуганный, кричащий обезъянник.

- Дольше, чем ты думаешь, отец! Я видел! Видел! Долгий джонт! Дольше, чем ты думаешь! Дольше, чем ты можешь себе представить! Намного дольше! О, папа!

Оно выкрикивало еще что-то, но джонт-служащие наконец опомнились и быстро повезли из зала кушетку с кричащим существом, пытающимся выцарапать себе глаза - глаза, которые видели немыслимое на протяжении вечности. Существо говорило что-то еще, всхлипывало, затем закричало, но Марк Оутс этого уже не слышал, потому что закричал сам.

+2

6

  • Автор: Леший
  • Печальный оптимист
  • Зарегистрирован: 2017-02-21
  • Сообщений: 15118
  • Уважение: [+26742/-28]
  • Позитив: [+34977/-40]
  • Пол: Мужской

_Это... короткие?...  Длиннее только повесть.
А, впрочем - рассказывайте, рассказывайте!)))

0

7

  • Автор: DKart
  • Беседочник
  • DKart
  • Зарегистрирован: 2020-05-18
  • Сообщений: 172
  • Уважение: [+173/-16]
  • Позитив: [+349/-3]
  • Пол: Мужской
Абгемахт написал(а):

Стивен Кинг
Долгий Джонт

Один из моих любимых рассказов.

А вот еще одни из моих любимых. Микрорассказ.

Питер Клаус
Юстас
С Юстасом мы дружим давно. В сущности, он мой единственный друг. Правда он почти лысый - если не считать волос, которые растут у него между пальцами; и говорит он глухим, немного рыкающим голосом, а при ходьбе иногда неожиданно заваливается на спину. Но я не обращаю на это внимание, поскольку он единственный, кто старается не замечать, что у меня три ноги.

+3

8

  • Автор: Strannik
  • Просто странник
  • Strannik
  • Зарегистрирован: 2017-02-03
  • Сообщений: 18101
  • Уважение: [+6881/-33]
  • Позитив: [+6934/-2]
  • Пол: Мужской
DKart написал(а):

поскольку он единственный, кто старается не замечать, что у меня три ноги.

http://s7.uploads.ru/78Mj2.png

0

9

  • Автор: Абгемахт (Z)
  • Спаситель йожиков
  • Абгемахт (Z)
  • Зарегистрирован: 2017-01-27
  • Сообщений: 99886
  • Уважение: [+91387/-285]
  • Позитив: [+21502/-1]
  • Пол: Мужской

Коли уж затронули тему цитат, у Михаила Веллера есть доставляющий рассказ по теме!

М. Веллер, "Цитаты"

«А старший топорник говорит: „Чтоб им всем сгореть, иродам“.»

        Плотников, «Рассказы топорника».

    «Джефф, ты знаешь, кто мой любимый герой в Библии? Царь Ирод!»

        О. Генри, «Вождь краснокожих».

    «Товарищ, – сказала старуха, – товарищ, от всех этих дел я хочу повеситься».

        Бабель, «Мой первый гусь».

Однако! Я заржал. Ничего подбор цитаточек!

Записную книжку, черненькую, дешевую, я поднял из-под ног в толкотне аэропорта. Оглянулся, помахав ею, – хозяин не обнаружился. Регистрацию на мой рейс еще не объявляли; зная, как ощутима бывает потеря записной книжки, я раскрыл ее: возможно, в начале есть координаты владельца.

«Я б-бы уб-бил г-г-гада».

        Р. П. Уоррен, «Вся королевская рать».

    «Хотел я его пристрелить – так ведь ни одного патрона не осталось».

        Бр. Стругацкие, «Парень из преисподней».

    «Я дам вам парабеллум».

        Ильф, Петров, «12 стульев».

Удивительно агрессивные записи. Какой-то литературовед-мизантроп. Читатель-агрессор. Зачем ему, интересно, такая коллекция?

«Расстрелять, – спокойно проговорил пьяный офицер».

        А. Толстой, «Ибикус».

    «К тому времени станет теплее, и воевать будет легче».

        Лондон, «Мексиканец».

Нечто удивительное. Материалы к диссертации о милитаризме в литературе? Военная терминология в художественной прозе?.. Я перелистнул несколько страниц:

«У нас генералы плачут, как дети».

        Ю. Семенов, «17 мгновений весны».

    «Имею два места холодного груза».

        B. Богомолов, «В августе 44».

Я перелистнул еще:

«Заткнись, Бобби Ли, – сказал Изгой. – Нет в жизни счастья».

        Ф. О’Коннор,

    «Хорошего человека найти нелегко».

    «И цена всему этому – дерьмо».

        Гашек: трактирщик Паливец, «Швейк».

    «Лежи себе и сморкайся в платочек – вот и все удовольствие».

        Н. Носов, «Незнайка».

Эге! Неизвестный собиратель цитат, кажется, перешел на вопросы более общие. Отношение к более общим вопросам бытия тоже не сверкало оптимизмом.

Странички были нумерованы зеленой пастой. На страничке шестнадцатой освещался женский вопрос:

«Хорошая была женщина. – Хорошая, если б стрелять в нее три раза в день».

        Ф. О’Коннор,

    «Хорошего человека найти нелегко».

    «При взгляде на лицо Паулы почему-то казалось, что у нее кривые ноги».

        Э. Кестнер, «Фабиан».

    «Жене: „Маня, Маня“, а его б воля – он эту Маню в мешок да в воду».

        Чехов, «Печенег».

Облик агрессивного человеконенавистника обогатился конкретной чертой женоненавистничества. Боже, что ж это за забавный человек?

Но вот цитаты, посвященные, так сказать, гостеприимству:

«Я б таким гостям просто морды арбузом разбивал».

        Зощенко.

    «Увидев эти яства, мэтр Кокнар закусил губу. Увидев эти яства, Портос понял, что остался без обеда».

        Дюма, «Три мушкетера».

    «Не извольте беспокоиться, я его уже поблевал».

        Колбасьев.

    «Попейте, – говорят, – солдатики. – Так мы им в этот жбанчик помочились».

        Гашек, «Швейк».

    «У Карла всегда так уютно, – говорит один из гостей, пытаясь напоить пивом рояль».

        Ремарк, «Черный обелиск».

Цитаты были приведены явно вольно. Некоторые даже слегка перевраны. Уж Чехова и Зощенко я помнил.

Но зачем они владельцу книжки? Эрудиция начетчика? Остроумие бездельника, отлакированное псевдообразованностью? Реплики на все случаи жизни? Блеск пустой головы? Конечно, цитирование с умным видом может заменить в общении и ум, и образованность…

И тут же наткнулся на раздел, близкий к моим размышлениям:

«И находились даже горячие умы, предрекавшие рассвет искусств под присмотром квартальных надзирателей».

        Салтыков-Щедрин, «История одн. города».

    «Проклинаю чернильницу и чернильницы мать!»

        Саша Черный.

    «Мосье Левитан, почему бы вам не нарисовать на этом лугу коровку?»

        Паустовский, «Левитан».

Объявили регистрацию на мой рейс. Оценив толпу с чемоданами, я взял свой портфельчик и пошел к справочному: пусть объявят о пропаже. У стеклянной будочки толпилось человека четыре, и я, не отпускаемый любопытством, листал через пятое на десятое:

«Если б другие не были дураками – мы были бы ими».

        В. Блейк.

    «Говнюк ты, братец, – печально сказал полковник. – Как же ты можешь мне, своему командиру, такие вещи говорить?»

        Серафимович, «Железный поток».

    «Ничего я ему на это не сказал, а только ответил».

        Зощенко.

Страничка 22 вдруг касалась как бы национального вопроса:

«Его фамилия Вернер, но он русский».

        Лермонтов, «Герой нашего времени».

    «А наша кошка тоже еврей?»

        Кассиль, «Кондуит и Швамбрания».

    «Меняю одну национальность на две судимости».

        Хохма.

Я приблизился к окошечку, взглянул на длинную еще очередь у стойки регистрации – и, отшагнув и уступая место следующему за мной, полистал еще. В конце значились какие-то искалеченные, переиначенные поговорки:

«Любишь кататься – и катись на фиг».

    «Чем дальше в лес – тем боже мой!»

    «Что посмеешь – то и пожмешь».

Последняя страница мелко исписана фразами из анекдотов – все как один бородатые, подобные видимо тем, за какие янки при дворе короля Артура повесил сэра Дэнейди-шутника.

«Массовик во-от с таким затейником!»

    «Чего тут думать? трясти надо!»

Переделанные строки песен:

«Мадам, уже падают дятлы».

    «Вы слыхали, как дают дрозда?»

    «Лица желтые над городом кружатся».

Это уже походило на неостроумное глумление. Я протянул книжку милой девочке в окошечке справочного и объяснил просьбу.

– Найдена записная книжка черного цвета с цитатами! Гражданина, потерявшего, просят…

Я чуть поодаль ждал с любопытством – подойдет ли владелец? Каков он?

Объявили окончание регистрации. Я поглядывал на часы и табло.

В голове застряли несколько бессвязных цитат:

«Жирные, здоровые люди нужны в Гватемале».

        О. Генри, «Короли и капуста».

    «И Вилли, и Билли давно позабыли, когда собирали такой урожай».

        Высоцкий, «Алиса в стране чудес».

    «Поле чудес в стране дураков».

        Мюзикл «Буратино».

    «И тут Эдди Марсала пукнул на всю церковь. Молодец Эдди!»

        Сэлинджер, «Над пропастью во ржи».

    «Стоит посадить обезьяну в клетку, как она воображает себя птицей».

        журн. «Крокодил».

    «Не все то лебедь, что над водой торчит».

        Станислав Ежи Лец.

    «Умными мы называем людей, которые с нами соглашаются».

        В. Блейк.

    «Почему бы одному благородному дону не получить розог от другого благородного дона?»

        Бр. Стругацкие, «Трудно быть богом».

    «В общем, мощные бедра».

        Там же.

    «Пилите Шура, пилите».

        Ильф, Петров, «12 стульев».

    «А весовщик говорит: Э-э-эээ-эээээээээ…»

        Зощенко.

    «Приходить со своими веревками, или дадут?»

Мне вспомнился однокашник (сейчас ему под сорок, а все такой же идиот), у которого было шуток шесть на все случаи жизни. Через полгода знакомства любой беззлобно осаживал его: «Степаша, заткнись». На что он, не обижаясь, отвечал – тоже всегда одной формулой «Запас шуток ограничен, а жизнь с ними прожить надо». И живет!

Вспомнил и старое рассуждение: три цитаты – это уже некое самостоятельное произведение, они как бы сцепляются молекулярными связями, образуя подобие нового художественного единства, взаимообогащаясь смыслом.

Я уже давно читаю очень медленно – возможно, реакция на молниеносное студенческо-сессионое чтение, когда стопа шедевров пропускается через мозги, как пулеметная лента, только пустые гильзы отзвякивают. И с некоторых пор стал обращать внимание, как много афористичности, да и просто смака в массе фраз настоящих писателей; обычно их не замечаешь, проскальзываешь. Возьми чуть не любую вещь из классики – и наберешь эпиграфов и высказываний на все случаи жизни.

Причем обращаешь внимание на такие фразы, разумеется, в соответствии с собственным настроем: вычитываешь то, что хочешь вычитать; на то они и классики… В принципе набор цитат, которыми оперирует человек, – его довольно ясная характеристика. «Скажи мне, что ты запомнил, и я скажу тебе, кто ты»…

И тут он подошел к справочному – торопливый, растерянно-радостный. Средних лет, хорошо одет, доброе лицо. Странно…

Улыбаясь и жестикулируя, он вертел в руках свой цитатник, что-то толкуя девушке за стеклом. Она приподнялась и указала на меня.

Он выразил мне благодарность в прочувственных выражениях, сияя.

– Простите, – сознался я, мучимый любопытством, – я тут раскрыл нечаянно… искал данные владельца… и увидел… – Как вы объясните человеку, что прочли его записи, а теперь хотите еще и выяснить их причину? Но он готовно пришел на помощь:

– Вас, наверно, позабавил набор цитат?

– Да уж заинтриговал… Облик вырисовался такой… не соответствующий… – я сделал жест, обрисовывающий собеседника.

– А-а, – он рассмеялся. – Видите ли, это рабочие записи. По сценарию один юноша, эдакий пижон-нигилист, произносит цитату – характерную для него, задающую тон всему образу, определяющую интонацию данной сцены, реакцию собеседников и прочее…

– Вы сценарист?

– Да; вот и ищу, понимаете…

– И сколько фраз он должен произнести?

– Одну.

– И это все – ради одной?! – поразился я.

– А что ж делать, – вздохнул он. – За то нам и платят: «За то, что две гайки отвернул, – десять копеек, за то, что знаешь, где отвернуть, – три рубля».

Я помнил это место из старого фильма.

– «Положительно, доктор, – в тон сказал я, – нам с вами невозможно разговаривать друг с другом».

Он хохотнул, провожая меня к стойке: все прошли на посадку.

– Вот это называется пролегомены науки, – сказал он. – «Победа разума над сарсапариллой».

Мне не хотелось сдаваться на этом конкурсе эрудитов.

– «Наука умеет много гитик», – ответил я, пожимая ему руку, и пошел в перрон. И вслед мне раздалось:

– «Что-то левая у меня отяжелела, – сказал он после шестого раунда».

– «Он залпом выпил стакан виски и потерял сознание».

Вот заразная болезнь!

«Не пишите чужими словами на чистых страницах вашего сердца».

«Молчите, проклятые книги!»

«И это тоже пройдет».

+3

10

  • Автор: АлександрГ.
  • Бронекопытец, Папа Лис. Окрошечник. Эсквайр
  • АлександрГ.
  • Зарегистрирован: 2017-03-12
  • Сообщений: 59294
  • Уважение: [+58915/-147]
  • Позитив: [+65859/-533]
  • Пол: Мужской
DKart написал(а):

С Юстасом мы дружим давно. В сущности, он мой единственный друг. Правда он почти лысый - если не считать волос, которые растут у него между пальцами; и говорит он глухим, немного рыкающим голосом, а при ходьбе иногда неожиданно заваливается на спину. Но я не обращаю на это внимание, поскольку он единственный, кто старается не замечать, что у меня три ноги.

Вот и открылась вся правда про эту парочку, ДКарт и Юстас.

0

11

  • Автор: Заратустра
  • Новичок
  • Зарегистрирован: 2020-11-23
  • Сообщений: 5
  • Уважение: [+9/-0]
  • Позитив: [+2/-0]

«Звонок раздался, когда Андрей Петрович потерял уже всякую надежду.
— Здравствуйте, я по объявлению. Вы даёте уроки литературы?
Андрей Петрович вгляделся в экран видеофона. Мужчина под тридцать. Строго одет — костюм, галстук. Улыбается, но глаза серьёзные. У Андрея Петровича ёкнуло под сердцем, объявление он вывешивал в сеть лишь по привычке. За десять лет было шесть звонков. Трое ошиблись номером, ещё двое оказались работающими по старинке страховыми агентами, а один попутал литературу с лигатурой.
— Д-даю уроки, — запинаясь от волнения, сказал Андрей Петрович. — Н-на дому. Вас интересует литература?
— Интересует, — кивнул собеседник. — Меня зовут Максим. Позвольте узнать, каковы условия.
«Задаром!» — едва не вырвалось у Андрея Петровича.
— Оплата почасовая, — заставил себя выговорить он. — По договорённости. Когда бы вы хотели начать?
— Я, собственно… — собеседник замялся.
— Первое занятие бесплатно, — поспешно добавил Андрей Петрович. — Если вам не понравится, то…
— Давайте завтра, — решительно сказал Максим. — В десять утра вас устроит? К девяти я отвожу детей в школу, а потом свободен до двух.
— Устроит, — обрадовался Андрей Петрович. — Записывайте адрес.
— Говорите, я запомню.
В эту ночь Андрей Петрович не спал, ходил по крошечной комнате, почти келье, не зная, куда девать трясущиеся от переживаний руки. Вот уже двенадцать лет он жил на нищенское пособие. С того самого дня, как его уволили.
— Вы слишком узкий специалист, — сказал тогда, пряча глаза, директор лицея для детей с гуманитарными наклонностями. — Мы ценим вас как опытного преподавателя, но вот ваш предмет, увы. Скажите, вы не хотите переучиться? Стоимость обучения лицей мог бы частично оплатить. Виртуальная этика, основы виртуального права, история робототехники — вы вполне бы могли преподавать это. Даже кинематограф всё ещё достаточно популярен. Ему, конечно, недолго осталось, но на ваш век… Как вы полагаете?
Андрей Петрович отказался, о чём немало потом сожалел. Новую работу найти не удалось, литература осталась в считанных учебных заведениях, последние библиотеки закрывались, филологи один за другим переквалифицировались кто во что горазд. Пару лет он обивал пороги гимназий, лицеев и спецшкол. Потом прекратил. Промаялся полгода на курсах переквалификации. Когда ушла жена, бросил и их.
Сбережения быстро закончились, и Андрею Петровичу пришлось затянуть ремень. Потом продать аэромобиль, старый, но надёжный. Антикварный сервиз, оставшийся от мамы, за ним вещи. А затем… Андрея Петровича мутило каждый раз, когда он вспоминал об этом — затем настала очередь книг. Древних, толстых, бумажных, тоже от мамы. За раритеты коллекционеры давали хорошие деньги, так что граф Толстой кормил целый месяц. Достоевский — две недели. Бунин — полторы.
В результате у Андрея Петровича осталось полсотни книг — самых любимых, перечитанных по десятку раз, тех, с которыми расстаться не мог. Ремарк, Хемингуэй, Маркес, Булгаков, Бродский, Пастернак… Книги стояли на этажерке, занимая четыре полки, Андрей Петрович ежедневно стирал с корешков пыль.
«Если этот парень, Максим, — беспорядочно думал Андрей Петрович, нервно расхаживая от стены к стене, — если он… Тогда, возможно, удастся откупить назад Бальмонта. Или Мураками. Или Амаду».
Пустяки, понял Андрей Петрович внезапно. Неважно, удастся ли откупить. Он может передать, вот оно, вот что единственно важное. Передать! Передать другим то, что знает, то, что у него есть.
Максим позвонил в дверь ровно в десять, минута в минуту.
— Проходите, — засуетился Андрей Петрович. — Присаживайтесь. Вот, собственно… С чего бы вы хотели начать?
Максим помялся, осторожно уселся на край стула.
— С чего вы посчитаете нужным. Понимаете, я профан. Полный. Меня ничему не учили.
— Да-да, естественно, — закивал Андрей Петрович. — Как и всех прочих. В общеобразовательных школах литературу не преподают почти сотню лет. А сейчас уже не преподают и в специальных.
— Нигде? — спросил Максим тихо.
— Боюсь, что уже нигде. Понимаете, в конце двадцатого века начался кризис. Читать стало некогда. Сначала детям, затем дети повзрослели, и читать стало некогда их детям. Ещё более некогда, чем родителям. Появились другие удовольствия — в основном, виртуальные. Игры. Всякие тесты, квесты… — Андрей Петрович махнул рукой. — Ну, и конечно, техника. Технические дисциплины стали вытеснять гуманитарные. Кибернетика, квантовые механика и электродинамика, физика высоких энергий. А литература, история, география отошли на задний план. Особенно литература. Вы следите, Максим?
— Да, продолжайте, пожалуйста.
— В двадцать первом веке перестали печатать книги, бумагу сменила электроника. Но и в электронном варианте спрос на литературу падал — стремительно, в несколько раз в каждом новом поколении по сравнению с предыдущим. Как следствие, уменьшилось количество литераторов, потом их не стало совсем — люди перестали писать. Филологи продержались на сотню лет дольше — за счёт написанного за двадцать предыдущих веков.
Андрей Петрович замолчал, утёр рукой вспотевший вдруг лоб.
— Мне нелегко об этом говорить, — сказал он наконец. — Я осознаю, что процесс закономерный. Литература умерла потому, что не ужилась с прогрессом. Но вот дети, вы понимаете… Дети! Литература была тем, что формировало умы. Особенно поэзия. Тем, что определяло внутренний мир человека, его духовность. Дети растут бездуховными, вот что страшно, вот что ужасно, Максим!
— Я сам пришёл к такому выводу, Андрей Петрович. И именно поэтому обратился к вам.
— У вас есть дети?
— Да, — Максим замялся. — Двое. Павлик и Анечка, погодки. Андрей Петрович, мне нужны лишь азы. Я найду литературу в сети, буду читать. Мне лишь надо знать что. И на что делать упор. Вы научите меня?
— Да, — сказал Андрей Петрович твёрдо. — Научу.
Он поднялся, скрестил на груди руки, сосредоточился.
— Пастернак, — сказал он торжественно. — Мело, мело по всей земле, во все пределы. Свеча горела на столе, свеча горела…
— Вы придёте завтра, Максим? — стараясь унять дрожь в голосе, спросил Андрей Петрович.
— Непременно. Только вот… Знаете, я работаю управляющим у состоятельной семейной пары. Веду хозяйство, дела, подбиваю счета. У меня невысокая зарплата. Но я, — Максим обвёл глазами помещение, — могу приносить продукты. Кое-какие вещи, возможно, бытовую технику. В счёт оплаты. Вас устроит?
Андрей Петрович невольно покраснел. Его бы устроило и задаром.
— Конечно, Максим, — сказал он. — Спасибо. Жду вас завтра.
— Литература – это не только о чём написано, — говорил Андрей Петрович, расхаживая по комнате. — Это ещё и как написано. Язык, Максим, тот самый инструмент, которым пользовались великие писатели и поэты. Вот послушайте.
Максим сосредоточенно слушал. Казалось, он старается запомнить, заучить речь преподавателя наизусть.
— Пушкин, — говорил Андрей Петрович и начинал декламировать.
«Таврида», «Анчар», «Евгений Онегин».
Лермонтов «Мцыри».
Баратынский, Есенин, Маяковский, Блок, Бальмонт, Ахматова, Гумилёв, Мандельштам, Высоцкий…
Максим слушал.
— Не устали? — спрашивал Андрей Петрович.
— Нет-нет, что вы. Продолжайте, пожалуйста.
День сменялся новым. Андрей Петрович воспрянул, пробудился к жизни, в которой неожиданно появился смысл. Поэзию сменила проза, на неё времени уходило гораздо больше, но Максим оказался благодарным учеником. Схватывал он на лету. Андрей Петрович не переставал удивляться, как Максим, поначалу глухой к слову, не воспринимающий, не чувствующий вложенную в язык гармонию, с каждым днём постигал её и познавал лучше, глубже, чем в предыдущий.
Бальзак, Гюго, Мопассан, Достоевский, Тургенев, Бунин, Куприн.
Булгаков, Хемингуэй, Бабель, Ремарк, Маркес, Набоков.
Восемнадцатый век, девятнадцатый, двадцатый.
Классика, беллетристика, фантастика, детектив.
Стивенсон, Твен, Конан Дойль, Шекли, Стругацкие, Вайнеры, Жапризо.
Однажды, в среду, Максим не пришёл. Андрей Петрович всё утро промаялся в ожидании, уговаривая себя, что тот мог заболеть. Не мог, шептал внутренний голос, настырный и вздорный. Скрупулёзный педантичный Максим не мог. Он ни разу за полтора года ни на минуту не опоздал. А тут даже не позвонил. К вечеру Андрей Петрович уже не находил себе места, а ночью так и не сомкнул глаз. К десяти утра он окончательно извёлся, и когда стало ясно, что Максим не придёт опять, побрёл к видеофону.
— Номер отключён от обслуживания, — поведал механический голос.
Следующие несколько дней прошли как один скверный сон. Даже любимые книги не спасали от острой тоски и вновь появившегося чувства собственной никчемности, о котором Андрей Петрович полтора года не вспоминал. Обзвонить больницы, морги, навязчиво гудело в виске. И что спросить? Или о ком? Не поступал ли некий Максим, лет под тридцать, извините, фамилию не знаю?
Андрей Петрович выбрался из дома наружу, когда находиться в четырёх стенах стало больше невмоготу.
— А, Петрович! — приветствовал старик Нефёдов, сосед снизу. — Давно не виделись. А чего не выходишь, стыдишься, что ли? Так ты же вроде ни при чём.
— В каком смысле стыжусь? — оторопел Андрей Петрович.
— Ну, что этого, твоего, — Нефёдов провёл ребром ладони по горлу. — Который к тебе ходил. Я всё думал, чего Петрович на старости лет с этой публикой связался.
— Вы о чём? — у Андрея Петровича похолодело внутри. — С какой публикой?
— Известно с какой. Я этих голубчиков сразу вижу. Тридцать лет, считай, с ними отработал.
— С кем с ними-то? — взмолился Андрей Петрович. — О чём вы вообще говорите?
— Ты что ж, в самом деле не знаешь? — всполошился Нефёдов. — Новости посмотри, об этом повсюду трубят.
Андрей Петрович не помнил, как добрался до лифта. Поднялся на четырнадцатый, трясущимися руками нашарил в кармане ключ. С пятой попытки отворил, просеменил к компьютеру, подключился к сети, пролистал ленту новостей. Сердце внезапно зашлось от боли. С фотографии смотрел Максим, строчки курсива под снимком расплывались перед глазами.
«Уличён хозяевами, — с трудом сфокусировав зрение, считывал с экрана Андрей Петрович, — в хищении продуктов питания, предметов одежды и бытовой техники. Домашний робот-гувернёр, серия ДРГ-439К. Дефект управляющей программы. Заявил, что самостоятельно пришёл к выводу о детской бездуховности, с которой решил бороться. Самовольно обучал детей предметам вне школьной программы. От хозяев свою деятельность скрывал. Изъят из обращения… По факту утилизирован…. Общественность обеспокоена проявлением… Выпускающая фирма готова понести… Специально созданный комитет постановил…».
Андрей Петрович поднялся. На негнущихся ногах прошагал на кухню. Открыл буфет, на нижней полке стояла принесённая Максимом в счёт оплаты за обучение початая бутылка коньяка. Андрей Петрович сорвал пробку, заозирался в поисках стакана. Не нашёл и рванул из горла. Закашлялся, выронив бутылку, отшатнулся к стене. Колени подломились, Андрей Петрович тяжело опустился на пол.
Коту под хвост, пришла итоговая мысль. Всё коту под хвост. Всё это время он обучал робота.
Бездушную, дефективную железяку. Вложил в неё всё, что есть. Всё, ради чего только стоит жить. Всё, ради чего он жил.
Андрей Петрович, превозмогая ухватившую за сердце боль, поднялся. Протащился к окну, наглухо завернул фрамугу. Теперь газовая плита. Открыть конфорки и полчаса подождать.
И всё.
Звонок в дверь застал его на полпути к плите. Андрей Петрович, стиснув зубы, двинулся открывать. На пороге стояли двое детей. Мальчик лет десяти. И девочка на год-другой младше.
— Вы даёте уроки литературы? — глядя из-под падающей на глаза чёлки, спросила девочка.
— Что? — Андрей Петрович опешил. — Вы кто?
— Я Павлик, — сделал шаг вперёд мальчик. — Это Анечка, моя сестра. Мы от Макса.
— От… От кого?!
— От Макса, — упрямо повторил мальчик. — Он велел передать. Перед тем, как он… как его…
— Мело, мело по всей земле во все пределы! — звонко выкрикнула вдруг девочка.
Андрей Петрович схватился за сердце, судорожно глотая, запихал, затолкал его обратно в грудную клетку.
— Ты шутишь? — тихо, едва слышно выговорил он.
— Свеча горела на столе, свеча горела, — твёрдо произнёс мальчик. — Это он велел передать, Макс. Вы будете нас учить?
Андрей Петрович, цепляясь за дверной косяк, шагнул назад.
— Боже мой, — сказал он. — Входите. Входите, дети.»

+4

12

  • Автор: Абгемахт (Z)
  • Спаситель йожиков
  • Абгемахт (Z)
  • Зарегистрирован: 2017-01-27
  • Сообщений: 99886
  • Уважение: [+91387/-285]
  • Позитив: [+21502/-1]
  • Пол: Мужской

Звонок междугородки раздался в тот самый миг, когда Виктор Евгеньевич уже взялся за ручку двери. Виктор Евгеньевич взглянул на часы и поморщился — он не любил опаздывать на работу.

— Вас вызывает Чарушино,— сообщила телефонистка.

«Чарушино... Чарушино...— покопался в памяти Виктор Евгеньевич и вспомнил.— Наверное, звонит тот «изобретатель», который вообразил, что придумал антигравитационный двигатель...» Чертежи с объяснительной запиской уже лет пять пылились в шкафу Виктора Евгеньевича, еще с тех пор, когда он не был ни заведующим отделом, ни кандидатом наук (без пяти минут доктором, между прочим). В свое время он от души потешался над этим «прожектом».

Изобретателя было слышно плохо, но Виктор Евгеньевич поспешил высказать все, что он думает по поводу его «эпохального открытия». К чести этого жителя Хабаровского края, он даже особенно не протестовал, пролепетал только, что уже два года занят практическим воплощением своих идей.

— Послушайте.— Виктор Евгеньевич начал терять терпение.— Если у вас так много времени, приезжайте к нам в НИИ, и я... или кто-нибудь из моих сотрудников разъяснит несостоятельность ваших эээ... разработок.

На работе Виктор Евгеньевич первым делом достал конверт с обратным адресом «Чарушино...» и, обведя строгим взглядом притихших сотрудников, поведал им об утреннем звонке.

— Так вот,— продолжал Виктор Евгеньевич,— этот чарушинский Кулибин вполне может явиться к нам в институт. Если это произойдет — меня здесь нет. А раскроет ему глаза на его дремучее невежество...— он помедлил и вдруг повернулся к аспирантке Ниночке, которая всегда и всех жалела. И, не давая возможности для возражения, сунул ей в руки конверт.

— Вот, подробно ознакомьтесь. Там на полях мои заметки. Они помогут вам без труда в пух и прах разбить этого... заблудшего.

В отделе заметно оживились, когда настало время традиционного чаепития. Но не успел Виктор Евгеньевич отхлебнуть глоток цейлонского, как зазвонил телефон. Ниночка, торопливо поднявшая трубку, почему-то вдруг испуганно оглянулась и прошептала побелевшими губами:

— Появился... Изобретатель появился...

— Ну вот...— Виктор Евгеньевич с сожалением отставил чашку и поспешно встал.— Значит, так: я на симпозиуме, в... другом городе. В общем, ваш выход, Ниночка.

— Я...— аспирантка вдруг покраснела, потом побледнела. Дальше она не могла выговорить ни звука.

— Не можете? — Виктор Евгеньевич раздраженно потер переносицу. Эта... Ниночка! И как только она попала в его отдел? — Хорошо, я сам...

Всего двадцать минут понадобилось Виктору Евгеньевичу, чтобы доказать горе-изобретателю абсурдность его труда. Тот удрученно и покорно кивал головой, пока Виктор Евгеньевич произносил страстный монолог в защиту истинной науки. Затем сгреб свои бумаги и, уничтоженный, выскользнул за дверь.

Виктор Евгеньевич окинул отдел победным взором. Сотрудники с немым восхищением смотрели на шефа, и только Ниночка...

— Вам снова что-то непонятно?

— Мне все понятно.— Ниночка почти рыдала.— Вот только одно...— Она кивнула на конверт, оставшийся лежать у Виктора Евгеньевича на столе.— Как он смог... существующими видами транспорта... за час... добраться из Хабаровского края... в Москву?..

(с) рассказ печатался в журнале "Вокруг света" в семидесятых, по-моему, годах.

+4

13

  • Автор: Алика
  • Старейшина Беседки
  • Зарегистрирован: 2017-02-27
  • Сообщений: 8553
  • Уважение: [+8591/-6]
  • Позитив: [+3071/-12]
  • Пол: Женский

Мадам.

Немного прихрамывая, из продуктового магазина вышла тучная женщина. В руках она несла два тяжёлых пакета. На выходе её поджидал бомж неопределенного возраста в ярко желтом шарфе. Он обратился к женщине:

- Барышня, не могли бы вы уделить мне пару минут вашего драгоценного времени?

Женщина улыбнулась. Этого было достаточно, чтобы её визави продолжил:

- Мадам, я понимаю, что отвлекаю вас в весьма неудобный момент, поэтому готов подержать ваши пакеты во время нашего диалога.

Женщина, задумчиво посмотрев на него, уточнила:

- А не убежишь?
- Мадам, я не в том возрасте, чтобы воровать пакеты с замороженным минтаем и курицей у таких обаятельных женщин!

Она передала ему пакеты.

- Ну, чо хотел?
- Хотел денег попросить и сделать комплимент обворожительной даме. Не знаю, с чего начать…

Женщина немного покраснела. И ответила.

- Начни со второго. От его правдоподобности будет зависеть первое. Я внимательно слушаю. Ведь, что нужно мужчине? Внимательные женские глаза и большие уши.
- Хм... В ваших глазах я вижу кусочек неба!

Женщина глубоко вдохнула.

- Сколько?
- Двести рублей.
- Пропьёшь же!

Мужчина глубоко выдохнул:

- Пропью.
- Не понимаю таких, как вы! Вы же мой погодка, ну плюс-минус. Мы родились, в школу ходили там, росли. А сейчас...
- Мадам, мне пора. Извините, что побеспокоил.

Он протянул ей пакеты. Женщина предложила:

- Давай так. Я ногу подвернула. Ты мне поможешь донести пакеты до подъезда, а я тебе помогу.
- Мерси, мадам.

К подъезду подходила колоритная пара. Мужчина нёс пакеты и что-то оживлённо рассказывал. Рядом, заливаясь от смеха, ковыляла женщина. Было такое ощущение, что счастливая семейная пара возвращается домой с покупками. Женщина сказала:

- Вот мы и пришли.
- Шикарный подъезд шикарной женщины! Мадам, вы красивы!
- Ну, ты и льстец! Как говорят, не бывает некрасивых женщин - бывают недофинансированные.
- Странно сказать, но за этот час... Я был счастлив. С вами легко, знаете ли...
- Это всё благодаря вам. Давно меня не сопровождал мужчина.
- Мне лестно это слышать.
- Если бы не было мужчин, то вся земля была бы населена толстыми, весёлыми, ненакрашенными тетками. Вот, возьмите, - она протянула ему пятисотрублевую купюру.
- Мадам, мне нужно двести. У меня нет сдачи.
- Бери! Говорю.
- Нет!
- Значит... У нас будет повод завтра опять увидеться. На том же месте. Ну, скажем... В час дня?
- Я к вашим услугам, мадам. Как я вас узнаю? – спросил мужчина и немного улыбнулся.
- Вы увидите, как к вам будет направляться женщина. Вы подумаете, хоть бы не она. Так вот, это буду я.

Смеялись оба. Они разошлись в разные стороны, и каждый направился в свой мир.

Александр Бессонов

+6

14

  • Автор: Коала
  • Любит окрошку
  • Коала
  • Зарегистрирован: 2017-03-13
  • Сообщений: 15496
  • Уважение: [+15373/-27]
  • Позитив: [+18431/-19]
  • Пол: Женский

Вдогонку к 1 сентября. Сперла с анекдот. ру

Конец 1980-х годов. Последние годы существования Советского Союза. Глухая деревня на Дальнем Востоке.
Рассказ учительницы из этой деревни.

" Меня уговорили на год взять классное руководство в восьмом классе. Раньше дети учились десять лет. После восьмого класса из школ уходили те, кого не имело смысла учить дальше. Этот класс состоял из таких почти целиком. Две трети учеников в лучшем случае попадут в ПТУ. В худшем — сразу на грязную работу и в вечерние школы. Мой класс сложный, дети неуправляемы, в сентябре от них отказался очередной классный руководитель. Директриса говорит, что, если за год я их не брошу, в следующем сентябре мне дадут первый класс.

Мне двадцать три. Старшему из моих учеников, Ивану, шестнадцать. Он просидел два года в шестом классе, в перспективе — второй год в восьмом. Когда я первый раз вхожу в их класс, он встречает меня взглядом исподлобья. Парта в дальнем углу класса, широкоплечий большеголовый парень в грязной одежде со сбитыми руками и ледяными глазами. Я его боюсь.

Я боюсь их всех. Они опасаются Ивана. В прошлом году он в кровь избил одноклассника, выматерившего его мать. Они грубы, хамоваты, озлоблены, их не интересуют уроки. Они сожрали четверых классных руководителей, плевать хотели на записи в дневниках и вызовы родителей в школу. У половины класса родители не просыхают от самогона. «Никогда не повышай голос на детей. Если будешь уверена в том, что они тебе подчинятся, они обязательно подчинятся», — я держусь за слова старой учительницы и вхожу в класс как в клетку с тиграми, боясь сомневаться в том, что они подчинятся. Мои тигры грубят и пререкаются. Иван молча сидит на задней парте, опустив глаза в стол. Если ему что-то не нравится, тяжелый волчий взгляд останавливает неосторожного одноклассника.

Районо втемяшилось повысить воспитательную составляющую работы. Мы должны регулярно посещать семьи в воспитательных целях. У меня бездна поводов для визитов к их родителям — половину класса можно оставлять не на второй год, а на пожизненное обучение. Я иду проповедовать важность образования. В первой же семье натыкаюсь на недоумение. Зачем? В леспромхозе работяги получают больше, чем учителя. Я смотрю на пропитое лицо отца семейства, ободранные обои и не знаю, что сказать. Проповеди о высоком с хрустальным звоном рассыпаются в пыль. Действительно, зачем? Они живут так, как привыкли. Им не нужна другая жизнь.
Дома моих учеников раскиданы на двенадцать километров. Общественного транспорта нет. Я таскаюсь по семьям. Визитам никто не рад — учитель в доме к жалобам и порке. Я хожу в один дом за другим. Прогнивший пол. Пьяный отец. Пьяная мать. Сыну стыдно, что мать пьяна. Грязные затхлые комнаты. Немытая посуда. Моим ученикам неловко, они хотели бы, чтобы я не видела их жизни. Я тоже хотела бы их не видеть. Меня накрывает тоска и безысходность. И через пятьдесят лет здесь будут все так же подпирать падающие заборы слегами и жить в грязных, убогих домах. Никому отсюда не вырваться, даже если захотят. И они не хотят. Круг замкнулся.

Иван смотрит на меня исподлобья. Вокруг него на кровати среди грязных одеял и подушек сидят братья и сестры. Постельного белья нет и, судя по одеялам, никогда не было. Дети держатся в стороне от родителей и жмутся к Ивану. Шестеро. Иван старший. Я не могу сказать его родителям ничего хорошего — у него сплошные двойки. Да и зачем что-то говорить? Как только я расскажу, начнется мордобой. Отец пьян и агрессивен. Я говорю, что Иван молодец и очень старается. Все равно ничего не изменить, пусть хотя бы его не будут бить при мне. Мать вспыхивает радостью: «Он же добрый у меня. Никто не верит, а он добрый. Он знаете, как за братьями-сестрами смотрит! Он и по хозяйству, и в тайгу сходить… Все говорят — учится плохо, а когда ему учиться-то? Вы садитесь, садитесь, я вам чаю налью», — она смахивает темной тряпкой крошки с табурета и кидается ставить грязный чайник на огонь.

Этот озлобленный молчаливый переросток может быть добрым? Я ссылаюсь на то, что вечереет, прощаюсь и выхожу на улицу. До моего дома двенадцать километров. Начало зимы. Темнеет рано, нужно дойти до темна.

— Светлана Юрьевна, подождите! — Ванька бежит за мной по улице. — Как же вы одна-то? Темнеет же! Далеко же! — Матерь божья, заговорил. Я не помню, когда последний раз слышала его голос.

— Вань, иди домой, попутку поймаю.

— А если не поймаете? Обидит кто?

Ванька идет рядом со мной километров шесть, пока не случается попутка. Мы говорим всю дорогу. Без него было бы страшно — снег вдоль дороги размечен звериными следами. С ним мне страшно не меньше — перед глазами стоят мутные глаза его отца. Ледяные глаза Ивана не стали теплее. Я говорю, потому что при звуках собственного голоса мне не так страшно идти рядом с ним по сумеркам в тайге.
Наутро на уроке географии кто-то огрызается на мое замечание. «Язык придержи, — негромкий спокойный голос с задней парты. Мы все, замолчав от неожиданности, поворачиваемся в сторону Ивана. Он обводит холодным, угрюмым взглядом всех и говорит в сторону, глядя мне в глаза. — Язык придержи, я сказал, с учителем разговариваешь. Кто не понял, во дворе объясню».

У меня больше нет проблем с дисциплиной. Молчаливый Иван — непререкаемый авторитет в классе. После конфликтов и двусторонних мытарств мы с моими учениками как-то неожиданно умудрились выстроить отношения. Главное быть честной и относиться к ним с уважением. Мне легче, чем другим учителям: я веду у них географию. С одной стороны, предмет никому не нужен, знание географии не проверяет районо, с другой стороны, нет запущенности знаний. Они могут не знать, где находится Китай, но это не мешает им узнавать новое. И я больше не вызываю Ивана к доске. Он делает задания письменно. Я старательно не вижу, как ему передают записки с ответами.

В школе два раза в неделю должна быть политинформация. Они не отличают индийцев от индейцев и Воркуту от Воронежа. От безнадежности я плюю на передовицы и политику партии и два раза в неделю пересказываю им статьи из журнала «Вокруг света». Мы обсуждаем футуристические прогнозы и возможность существования снежного человека, я рассказываю, что русские и славяне не одно и то же, что письменность была до Кирилла и Мефодия.

Я знаю, что им никогда отсюда не вырваться, и вру им о том, что, если они захотят, они изменят свою жизнь. Можно отсюда уехать? Можно. Если очень захотеть. Да, у них ничего не получится, но невозможно смириться с тем, что рождение в неправильном месте, в неправильной семье перекрыло моим открытым, отзывчивым, заброшенным ученикам все дороги. На всю жизнь. Без малейшего шанса что-то изменить. Поэтому я вдохновенно им вру о том, что главное — захотеть изменить.

Весной они набиваются ко мне в гости. Первым приходит Лешка и пристает с вопросами:

— Это что?

— Миксер.

— Зачем?

— Взбивать белок.

— Баловство, можно вилкой сбить. Пылесос-то зачем покупали?

— Пол пылесосить.

— Пустая трата, и веником можно, — он тычет пальцем в фен. — А это зачем?

— Лешка, это фен! Волосы сушить!

Обалдевший Лешка захлебывается возмущением:

— Чего их сушить-то?! Они что, сами не высохнут?!

— Лешка! А прическу сделать?! Чтобы красиво было!

— Баловство это, Светлана Юрьевна! С жиру вы беситесь, деньги тратите! Пододеяльников, вон полный балкон настирали! Порошок переводите!

В доме Лешки, как и в доме Ивана, нет пододеяльников. Баловство это, постельное белье.

Иван не придет. Они будут жалеть, что Иван не пришел, слопают без него домашний торт и прихватят для него безе. Потом найдут еще тысячу поводов, чтобы завалиться в гости, кто по одному, кто компанией. Все, кроме Ивана. Он так и не придет. Они будут без моих просьб ходить в садик за сыном, и я буду спокойна — пока с ним деревенская шпана, ничего не случится, они — лучшая для него защита. Ни до, ни после я не видела такого градуса преданности и взаимности от учеников. Иногда сына приводит из садика Иван. У них молчаливая взаимная симпатия.

На носу выпускные экзамены, я хожу хвостом за учителем английского Еленой — уговариваю не оставлять Ивана на второй год. Затяжной конфликт и взаимная страстная ненависть не оставляют Ваньке шансов выпуститься из школы. Елена колет Ваньку пьющими родителями и брошенными при живых родителях братьями-сестрами. Иван ее люто ненавидит, хамит. Я уговорила всех предметников не оставлять Ваньку на второй год. Елена несгибаема. Уговорить Ваньку извиниться перед Еленой тоже не получается:

— Я перед этой сукой извиняться не буду! Пусть она про моих родителей не говорит, я ей тогда отвечать не буду!

— Вань, нельзя так говорить про учителя, — Иван молча поднимает на меня тяжелые глаза, я замолкаю и снова иду уговаривать Елену:

— Елена Сергеевна, его, конечно же, нужно оставлять на второй год, но английский он все равно не выучит, а вам придется его терпеть еще год. Он будет сидеть с теми, кто на три года моложе, и будет еще злее.
Перспектива терпеть Ваньку еще год оказывается решающим фактором, Елена обвиняет меня в зарабатывании дешевого авторитета у учеников и соглашается нарисовать Ваньке годовую тройку.

Мы принимаем у них экзамены по русскому языку. Всему классу выдали одинаковые ручки. После того как сданы сочинения, мы проверяем работы с двумя ручками в руках. Одна с синей пастой, другая с красной. Чтобы сочинение потянуло на тройку, нужно исправить чертову тучу ошибок, после этого можно браться за красную пасту.

Им объявляют результаты экзамена. Они горды. Все говорили, что мы не сдадим русский, а мы сдали! Вы сдали. Молодцы! Я в вас верю. Я выполнила свое обещание — выдержала год. В сентябре мне дадут первый класс. Те из моих, кто пришел учиться в девятый, во время линейки отдадут мне все свои букеты.

Прошло несколько лет. Начало девяностых. В той же школе линейка на первое сентября.

— Светлана Юрьевна, здравствуйте! — меня окликает ухоженный молодой мужчина. — Вы меня узнали?

Я лихорадочно перебираю в памяти, чей это отец, но не могу вспомнить его ребенка:

— Конечно узнала, — может быть, по ходу разговора отпустит память.

— А я вот сестренку привел. Помните, когда вы к нам приходили, она со мной на кровати сидела?

— Ванька! Это ты?!

— Я, Светлана Юрьевна! Вы меня не узнали, — в голосе обида и укор. Волчонок-переросток, как тебя узнать? Ты совсем другой.

— Я техникум закончил, работаю в Хабаровске, коплю на квартиру. Как куплю, заберу всех своих.

Он легко вошел в девяностые — у него была отличная практика выживания и тяжелый холодный взгляд. Через пару лет он действительно купит большую квартиру, женится, заберет сестер и братьев и разорвет отношения с родителями. Лешка сопьется и сгинет к началу двухтысячных. Несколько человек закончат институты. Кто-то переберется в Москву.

— Вы изменили наши жизни.

— Как?

— Вы много всего рассказывали. У вас были красивые платья. Девчонки всегда ждали, в каком платье вы придете. Нам хотелось жить как вы.

Как я. Когда они хотели жить как я, я жила в одном из трех домов убитого военного городка рядом с поселком леспромхоза. У меня был миксер, фен, пылесос, постельное белье и журналы «Вокруг света». Красивые платья я сама шила вечерами на машинке.

Ключом, открывающим наглухо закрытые двери, могут оказаться фен и красивые платья. Если очень захотеть".

+5

15

  • Автор: Strannik
  • Просто странник
  • Strannik
  • Зарегистрирован: 2017-02-03
  • Сообщений: 18101
  • Уважение: [+6881/-33]
  • Позитив: [+6934/-2]
  • Пол: Мужской

Хороший рассказ. Только русские это по сути и есть славяне. А ключ не фен а любовь и сострадание.

0

16

  • Автор: Абгемахт (Z)
  • Спаситель йожиков
  • Абгемахт (Z)
  • Зарегистрирован: 2017-01-27
  • Сообщений: 99886
  • Уважение: [+91387/-285]
  • Позитив: [+21502/-1]
  • Пол: Мужской

Влад Шурыгин

"КУЗНЕЦ"

…Брали Бамут красиво. "Чехи" за год зарылись здесь в землю, как говорится, "по самые брови". Настроили "дотов", "дзотов", нарыли траншей, ловушек и блиндажей. Даже целая подземная крепость тут была - бывшая советская ракетная база. Командовал обороной один из любимцев Дудаева, правая рука Масхадова Хазир Хачукаев. Под ружьем у него было около тысячи боевиков из отборных дудаевских частей. Непосредственно в Бамуте сидел Руслан Хорхороев, по кличке "тракторист" - беспощадный убийца. Именно на его руках смерть русского мученика Евгения Родионова...

Сил хватало. Тут собралась дудаевская элита" "Галанчешский полк", отряды наемников с Украины, Афгана, Саудовской Аравии и Турции. Артиллеристы, инженеры и корректировщики - дезертиры, перевербованные пленные из России - безнадежные предатели — и потому озверевшие, отчаянные. Под сотню гранатометов, ПТУРы, несколько танков, орудия, и даже система залпового огня. Плюс выгодный рельеф — село почти на три километра утягивается в ущелье, извиваясь среди лесистых вершин, господствующих над равниной, где стояли русские части. Плюс подземелья бывшей ракетной базы, способные выдержать ядерные удары. Плюс "братская" Ингушетия с тыла, которая как верная собака облаивает и не пропускает через себя русских "гяуров". В общем, все для того, чтобы сделать Бамут непреступной твердыней...

"Бамут — никогда не возьмут!" — Эту скороговорку, как заклинание, твердили на грозненских базарах, писали на стенах, скандировали из толпы.

И причины для такой уверенности были. Дважды Бамут штурмовали Внутренние войска и МВД и оба раз неудачно. Отходили с потерями. В мае 1996 года к Бамуту подошёл "Шаман" - генерал Шаманов со своей группировкой. Лезть в пасть волку он не спешил.

Войска развернулись перед фронтом обороны и перемещались, отвлекая и обманывая "привычной тупостью" чеченцев, изображая атаки в лоб, впрочем, не подставляясь,  под их прицельный огонь. А через горы, по лесам в обход Бамута, пошли ударные штурмовые группы мотострелковых бригад, усиленные разведротами и ротами "спецназа".

Привыкшие считать леса своей вотчиной, жившие здесь, как дома, дудаевцы не позаботились о том, чтобы хоть мало-мальски укрепить Бамут со стороны гор. Не ждали, не верили.

И, к полному позору дудаевцев, сам Бамут был взят практически без боя. Отряды оборонявшие Бамут, узнав, что русские обошли их с тыла, просто разбежались. Паника парализовала их волю к сопротивлению.  К субботе 25 мая все было кончено. Бамут пал. Разведчики 166-й бригады водрузили знамя над Бамутом. Под сотню боевиков погибло в засадах и попало в плен. Трофейного оружия и всякой амуниции собрали целую гору.

С утра мы с Василий Проханов и разведчиками легендарного "Гюрзы" Алексея Ефентьева лениво обходили село. На армейском сленге такое фланирование получило меткое определение – «военный туризм». Осторожно, страшась мин и растяжек, заходили в брошенные дома. С любопытством наблюдали местный быт – причудливую смесь российской деревни – с ее старинными комодами, сундуками и прочей самодельной мебелью, советского быта с его холодильниками, телевизорами, радио - сплошь побитыми, ушедшими боевиками, и мрачной средневековой жути - подвальными тюрьмами, с цепями на стенах, брошеными кнутами и отполированными руками палками, чьё назначение было понятно без слов... Некоторые стены хранили память тех, кто мучился здесь: «Сижу уже год. Скорее бы сдохнуть! Володя. Краснодар», «Господи, спаси! Арсен. Нальчик», «Умираю…»

Неожиданно, на одной из улиц до слуха донесся странный перезвон. Словно где-то неподалеку бил не то в рельс, не то в подвешенную трубу. Заинтригованные мы пошли на звук. Миновали полуразрушенную ферму, в которой, судя по пробившимся сквозь крышу верхушкам деревьев, уже лет десять никто не держал скот, и завернули во двор бывших ремонтных мастерских. Звон стал совсем близким. Он доносился из-за полуоткрытой двери одной из пристроек.

Конечно мы заглянули внутрь.

Прямо перед глазами в высокой каменной печи с широким зевом фиолетово-оранжево полыхал над, раскаленной до бела горкой углей, огонь. Около нее в одной нательной рубахе стоял невысокий лет сорока платный, с седыми залысинами солдат. Рядом с ним второй молодой, тощий - кожа до кости,  голый по пояс, лоснящийся потом, как облитый маслом старательно вращал ручку какого-то устройства.

- Чуток сбавь, Костя! – скомандовал старший. Молодой стал крутить чуть медленнее и пламя в горне опало, утянулось к углям.

Здоровыми щипцами старший зацепил что-то из самого их жара и поднял вверх. Это был раскаленный до бела пук из обрывков цепей. Кузнец ловко перенес его на мощную наковальню и уложив в кучу, подхватил небольшой молот.

- Ну, давай!

Молодой поднял прислоненный к наковальне тяжелый молот и с плеча, почти без размаха обрушил его на горку цепи. В разные стороны брызнули искры, горка осела, а через мгновение в нее вонзился очередной удар, за ним еще и еще. Кузнец между ударами, задавая молотком ритм, успевал ловко переворачивать металлический блин, в который превратились цепи, уминая его, сбивая в некое подобие бруска. Края его уже остыли и налились угрюмой чернотой, но середина по прежнему светилась багрово-желтым жаром.

- Стоп! – скомандовал кузнец. И подхватив, получившийся брусок, одним движением вогнал его в самую гущу углей.
- Жару дай, Костя!

Помощник, голый по пояс, мокрый от пота, опустил молот на землю и вновь взялся за ручку горна. Вновь загудело пламя.

Кузнец заметил нас. Кивнув на приветствие, он взял с верстака мятую пачку сигарет, черными, замасленными пальцами вытянул из нее белый клык сигареты и, воткнув ее между губ, чиркнул зажигалкой.

- Сильнее крути, ее прожечь надо хорошо! – деловито бросил он своему помощнику.
- Что куем? – не выдержал я.
- Да пару ножей заказали. – Выдохнув дым, ответил кузнец. - Один вот, земляк просит… – он кивнул в сторону своего помощника. – А второй взводному на день рождения. У него завтра. Ребята по чечиковским подвалам цепей нарвали, на которых они рабов держали, вот из них и сделаем. Что бы клинки по- злее были.
Хорош, Костя!

Кузнец подхватил раскаленный до бела брусок и опустил его на наковальню. Вновь зазвенели молоты. Прямо на глазах брусок стал вытягиваться, утончаться, приобретать форму багрового широкого языка. Спустя несколько минут уже узнаваемая «ножевая» форма вновь погрузилась в огонь и появилось время задать пару вопросов.

- И кем ты здесь служишь?
- Пулеметчиком в третьей роте.
- А кузнечному делу где учился?
- В Вологде в семьдесят пятом ПТУ закончил.
- В Чечню как попал?
- Как и большинство. После развала Союза совхоз окончательно сдох. Кузню мою закрыли. Два года был без работы. И в Москву ездил устраиваться и торговать пытался. Потом вот на контракт устроился.
- А почему именно ножи?
- Штык-ножи полное дерьмо. Ломкие и неуклюжие. А в магазинах хороший нож стоит мою месячную зарплату. Да еще и не продадут без охотничьего билета. А солдату без ножа – никуда…

И вновь зазвенели молотки. Теперь все чаще стучал кузнец, умело, точно доводя заготовку до задуманной формы…

На следующий день в мотострелковой роте поздравляли взводного. Смущающемуся молодому лейтенанту вручили боевой нож в грубых, из воловьей кожи ножнах. Непритязательная, но приемистая деревянная рукоятка, вырезанная из оторванной с какой-то двери латунной ручки гарда.

Лейтенант вытянул из ножен, отливавший легкой синевой клинок. Скованный из цепей в которых держали рабов, он мстительно и хищно подмигнул на солнце своему хозяину. В глазах взводного смешались радость и гордость…

июнь 1996.

+2

17

  • Автор: Абгемахт (Z)
  • Спаситель йожиков
  • Абгемахт (Z)
  • Зарегистрирован: 2017-01-27
  • Сообщений: 99886
  • Уважение: [+91387/-285]
  • Позитив: [+21502/-1]
  • Пол: Мужской

В этот раз маньяку Феофилу попался трудный мальчик. Мальчик не хотел ничего, откровенно смеялся в лицо Феофилу и не хотел уходить со двора.

— У меня игровая приставка там есть… Плейстэйшн. — нудил Феофил

— Сходи поиграй, раз есть. В Супер Марио. — смеялся мальчик — Не буду я с таким старьем играть.

— Конфеты там разные есть. Много. Драже. И шоколадные. И леденцы. — не сдавался Феофил.

— За зубы не боишься? — смеялся мальчик — Ты ж и мяса в дом купи. Котлеток всяких, вырезку…

— Велосипед! — выдохнул Феофил.

— Какой! — выдохнул мальчик

— Минск! Большой! — попытался ошеломить Феофил

— Лох! — не ошеломился мальчик и продолжил смеяться — У меня — Унивега Альпина. Карбон.

— Телевизор и мультики! — сменил направление Феофил

— Не позорься. — отрезал мальчик.

— Ну ты скажи, скажи… Чего у тебя нет? — сменил тактику Феофил — У меня дома это есть.

— Все у меня есть, все. — вновь засмеялся мальчик — А если нет — будет.

— Прям все-все? — не поверил Феофил.

— Все-все. — заверил мальчик — У меня Тварь есть.

— Как тебе не стыдно! — возмутился Феофил — Твоя мама знает какие ты слова говоришь?

— Не твое дело. — отрезал мальчик — Тварь — она и есть Тварь. Как ее еще называть?

— Фу! Какой ты плохой! — поцыкал зубом Феофил — Уйду я от тебя. Мороженого поем.

— Хочешь мороженого? — безо всяко надежды забросил маньяк удочку в последний раз.

— Мороженого… — протянул мальчик — Мороженого хорошо бы…

— Так пошли! — засуетился Феофил — Вот там есть… За углом прямо.

— Не надо никуда идти. — сказал мальчик — Сейчас мороженое будет здесь.

— Прилетит к нам волшебник? — снисходительно захихикал Феофил — В голубом вертолете?

— Тварь принесет. Говорю же — Тварь у меня есть. — объяснил мальчик.

— И где она? — не понял Феофил.

— Не знаю. — пожал плечами мальчик — Сейчас позову.

Мальчик достал из кармана свисток и подул в него. Свиста не последовало.

— Не работает твой свисток. — сказал Феофил — Я могу дома его починить, кстати.

— Работает. — ответил мальчик — Просто свиста не слышно.

— И где твоя Тварь? — скептично спросил Феофил.

— За спиной у тебя. — ответил мальчик — Только не ори, пожалуйста.

Феофил вдруг почувствовал, что кто-то дышит ему в спину. По рукам и ногам с топотом пробежалось две дивизии специально выученных беговых мурашек. Медленно, на ватных ногах он обернулся и… Это действительно была Тварь. Что-то аморфное, изначально мерзкое смотрело на Феофила парой десятков глаз и… И Феофил закричал.

— Говорю же, не ори! — сказал мальчик и похлопал Тварь по одному из бугорков вокруг морды, которая занимала добрую половину поверхности Твари — Она добрая.

Феофил захлопнул рот и, содрогаясь от отвращения смотрел как Тварь прихрюкивает и пытается лизнуть руку мальчика фиолетовым пучком языков. — Ну все, все… — осадил мальчик Тварь — Мороженого принесешь? Мне Гранд Опуленс Санда как обычно.

— Ты какое будешь? — спросил мальчик у Феофила.

— П… Пломбир. — прозаикался Феофил, которому совсем не хотелось мороженого.

— Я ж говорю — лох. — сурово отозвался мальчик — И ему пломбира. И быстро.

Феофилу очень захотелось закричать, при виде того как послойно исчезает тварь. И пока не исчез дергающийся фиолетовый пучок языков, Феофил был занят борьбой с желанием заорать и убежать со двора.

— Успокойся, а. — спокойно сказал мальчик — Ушла она. Минут через пять придет.

— Кто это, а? — дрожащим голосом спросил Феофил.

— Тварь это. — пояснил мальчик.

— Я понял. Я спрашиваю — кто это? В смысле — животное или растение?

— А я знаю? — пожал плечами мальчик — Животное вроде. Хотя, конечно, может и растение. Просто животным прикидывается. А какая разница, а?

— Ну… Я не знаю… — разницы в принципе не было никакой — Может и гриб вообще. Или микроб большой. С фиолетовыми языками. И… А сколько у нее зубов вообще? Мне показалось — много очень…

— Не знаю. Рядов 15, наверное. — ответил мальчик — И те, что снаружи — тоже зубы, кстати. Она двусторонняя.

— А? — не понял Феофил — Как двусторонняя?

— Вот так. Я как-то видел как она вывернулась. Из пасти так — оооп и полезло. Хлоп и такая же. Только не розовая с фиолетовыми языками, а фиолетовая с розовыми. Вот вернется — попрошу ее показать.

— Не… Не надо. — сдержал рвотные позывы Феофил, обладающий хорошей фантазией — А откуда она?

— А я знаю? Шел себе, смотрю — свисток. Свистнул — она и появилась. Ух я и орал тогда…

— Представляю. — понимающе кивнул Феофил — И что?

— И ничего. Желания выполняет.

— А как ты догадался, что выполняет?

— Она сама сказала.

— Так она еще и говорит? — удивился Феофил.

— Ага. Хриипло так. Страшно. — ответил мальчик — Я попросил, чтоб молчала при мне. Боюсь очень.

— Джин! — осенило Феофила.

— Неа. Джин как облако ваты выглядит. — возразил мальчик.

— А ты откуда знаешь? У тебя и джин есть?

— Неа. Мне Тварь сказала. Я ей верю. Она мне не врет. И слушается меня.

— Почему? — задал Феофил совсем уж глупый вопрос.

— У меня ж свисток. — хмыкнул мальчик.

— А покажи — что за свисток? — попросил Феофил.

— Вот. — мальчишка протянул на ладони обычный пластмассовый свисток — На посмотри.

Феофил взял свисток в руку. Свисток ничем не отличался от своих собратьев, которые продавались в любом спортмагазине. И вдруг Феофил понял, что это самый великий в его жизни шанс. Он крепко зажал свисток в руке и побежал со двора. Феофил мчался по улицам, ловко проскакивая между шарахающимися от него прохожими. Он бежал, а в висках его стучало «Мое! Все мое!!!». Задыхаясь он добежал до своей квартиры, запер двери и свистнул в свисток.

— Да ты спринтер. — раздалось за спиной низкое и страшное рычание — Такую дистанцию за 15 минут — это сильно.

Феофил мысленно приготовился, повернулся и все равно заорал.

— Чего орешь, дурак? — спросила Тварь — Мороженое возьми вот. И ешь.

— Где? — спросил Феофил.

— Под ноги смотри. — рыкнула Тварь.

У ног действительно стоял стаканчик пломбира. Феофил взял мороженое, лизнул его и затараторил:

— Значит так. Мне сейчас надо…

— Тебе сейчас надо доесть пломбир. — сказал Тварь.

— Ты меня слушай! — прикрикнул Феофил — Перво-наперво мне надо…

— Доесть мороженое! — рыкнула тварь так, что Феофил аж присел от страха.

— Ну хорошо, хорошо… — начал откусывать большими кусками мороженое Феофил — А потом, когда я доем…

— А потом у тебя нету. — вроде даже как-то сочувственно прорычала Тварь — Никакого потом. Есть, но очень короткое и незавидное.

— Ты должна меня слушать! — перестал есть мороженое Феофил.

— Кто тебе сказал? — рычание получилось каким-то мирным и даже усталым.

— Я… Я… А его ты почему слушала? А? Пацана-то? — взвизгнул Феофил.

— Нравится он мне — вот и слушаю. — сказала Тварь — Ты мороженое ешь. А то оно все равно растает и все начнется. А так — хоть мороженого поешь.

— А я? — всхлипнул Феофил.

— А ты не нравишься. У детей свистки воруешь. — сказала Тварь — Доедай — мало осталось уже.

— Я… Я… У меня свисток! — закричал Феофил и запихал остаток мороженого в рот.

— Можешь свистнуть на прощанье! — придвинулась Тварь к Феофилу.

И кричащий Феофил в последний момент понял, что Тварь сейчас будет выворачиваться вокруг него.

Вроде как ранний Лукьяненко.

+4

18

  • Автор: Абгемахт (Z)
  • Спаситель йожиков
  • Абгемахт (Z)
  • Зарегистрирован: 2017-01-27
  • Сообщений: 99886
  • Уважение: [+91387/-285]
  • Позитив: [+21502/-1]
  • Пол: Мужской

… Колобок открыл глаза. Тело ломило, голова болела …
но он не обращал на это никакого внимания. Потому что на этот раз помнил. Помнил всё. И тропинку, и Лису, и влажный её нос, и горячий язык … и острую боль, что была перед тем, как он снова открыл глаза. А ещё он помнил, что это был не первый раз. Он умирал и умирал сотни, а может быть тысячи раз. Так было всегда. Всегда одна и та же дорожка, всегда одни и те же звери, всегда один и тот же лес, всегда одна и та же смерть… Но только сейчас он помнил всё, что было. А значит теперь всё будет по-другому.
Он покатился по дорожке. А на встречу ему Заяц.
— Колобок, Колобок, я тебя съем! — Не ешь меня, Заяц, я тебе песенку спою.
И он пел песню, как пел её этому же самому Зайцу неизвестно сколько раз до этого.
А потом был снова Волк, и снова эта песня. И Медведь. И все оставались позади, и все только его и видели. А потом пришла она. Его погибель. Лиса.
— Колобок, Колобок, куда катишься?
— Качусь по дорожке.
— Колобок, Колобок, спой мне песенку.
Сердце уже начало стучать раза в три быстрее. Теперь это было не дежавю. Это было по-настоящему. И через минуту Лиса его съест.
— Ах, песенка хороша! Да слышу я плохо. Колобок, Колобок, сядь ко мне на носок да спой ещё разок, погромче.
Он прыгнул ей на нос. На этот чёрный, влажный нос хищника, замышляющего коварство. Вот только теперь Колобок знал, что будет дальше. Он пропел снова свою песенку.
— Колобок, Колобок, сядь ко мне на язычок да пропой в последний разок.
Вот он момент истины! Колобок подпрыгнул, увидел, как блеснули чёрные глаза лисицы, но приземлился не на язык. Вместо этого он больно ударил Лису прямо в лоб, отскочил от неё как баскетбольный мяч, перемахнул через рыжий хвост и помчался дальше что было сил. Оглянулся в первый раз только через минуту. Лисы нигде не было.
Он сделал это. Сделал! Разрушил проклятие!
— Колобок, Колобок, я тебя съем! — Перед ним стоял Кабан.
— Ээ… — замялся Колобок в полном шоке. Такого с ним ещё не было.
А Кабан не стал ничего дожидаться и накинулся на него.
Колобок открыл глаза.
— Охренеть. — Только и смог он произнести. Тело ломило. Голова болела.
Он снова покатился по тропинке. И снова был Заяц, снова была песенка, снова был Волк, Медведь и Лиса. И снова Лиса попыталась заманить его в ловушку, получила по лбу …
— Колобок, Колобок, я тебя съем! — сказал Кабан.
— Не ешь меня, Кабан, я тебе песенку спою!
— А нахрена мне твоя пенсенка, если я жрать хочу?!
— Опять последовал неожиданный ход от нового героя сказки...
Колобок открыл глаза.
— Вот ведь, свинья! — С досадой зашипел он, оглядывая лес. И снова всё повторилось. Уже машинально, не задумываясь он проделал путь до Лисы, обманул её, покатился дальше.
— Кабан! — Заорал Колобок. Кабан, готовый произнести сакраментальную фразу о своих желаниях, застыл. — Беги, Кабан! За мной следом идут охотники! Ружья несут! Стреляют!
На Кабана этот аргумент похоже подействовал.
— Чё правда охотники?!
— Правда, Кабан. Они уж Зайца застрелили, Волка застрелили, Медведя застрелили! Лису застрелили.
Кабан взвизгнул:
— Даже Лису?!
— Даже! Беги.
И он действительно побежал, снося кусты.
— Уф. — Вздохнул Колобок, катясь дальше. Лес здесь был другим. Деревья стали реже и даже иногда было видно большие куски неба по которым плыли облака …
Колобок открыл глаза.
— Да йошкин выхухоль! Какая сволочь делает овраги посреди тропинки!!!
И снова Заяц, снова Волк … Лиса, Кабан.. тропинка. И вот он овраг. Глубокий, зараза. Метров десять будет.
Колобок аккуратно покатился дальше. На этот раз особо никуда не заглядываясь.
— Колобок, Колобок, я тебя съем!
— А ты вообще кто? — Опешивший Колобок смотрел на что-то большое. Цветом оно было примерно как болото, откуда собственно только что и вылезло. А ещё у него была пасть. Очень большая пасть. Такой пастью не то, то Колобка, такой пастью Зайца, Волка, Медведя, Лису и Кабана можно было разом проглотить.

— Я Бегемот. И я тебя съем. — Невозмутимо сообщило нечто, назвавшееся Бегемотом.
— Слушай, Бегемот.
Не ешь меня, я тебе песенку спою.
Колобок открыл глаза заранее матерясь.
Попробуем следующий вариант.
— Беги Бегемот, беги! Там охотники! Они Зайца …
Колобок открыл глаза, матерясь в два раза активнее и в слух.
— Бегемот, ты может быть худо слышишь? Давай я к тебе на носок сяду?
Колобок открыл глаза. Мата в голове не было. Была бессильная злоба.
— Не ешь меня, Бегемот. Я тебе секрет а то не расскажу!
— Какой секрет?
Внутри Колобка всё замерло. За долгое время это был первый раз, когда удалось пройти дальше первой бегемотиной фразы.
— Что лежит у меня в кармане. — Наугад бросил он цитату из какой-то книжки.
— У тебя же нет карманов.
Колобок открыл глаза.
Надо придумать что-то правдивее.
— Какой секрет?
— Кто умрёт в Мстителях.
— Ненавижу спойлеры.
Колобок открыл глаза.
— Какой секрет?
— Кто на свете всех милее, всех румяней и …
Колобок открыл глаза.
— Какой секрет?
— Кто убил кролика Роджера…
— АААААААА!!!! — Заорал Колобок, испытывая ненависть ко всему миру и открыл глаза.
Он готов был убить всех! Ненавидел всё и вся! Этот лес, эту тропинку, эту грёбаную песенку! И в особенности этого толстокожего, непрошибаемого, тупого, прожорливого бегемота!
В очередной раз он покатился по дорожке.
— Колобок, Колобок, я тебя съем! — Сказал уже набивший оскомину Заяц.
— Иди на хрен, Заяц, бл! — Сказал злобно Колобок, подпрыгнул, ударил ушастого в живот и покатился дальше.
— Колобок, Колобок, я тебя съем! — Сказал грёбаный Серый Волк.
— Я вопьюсь тебе в селезёнку и прожую кишки! — Заорал Колобок и покатился дальше мимо ошалевшего Волка.
— Только попробуй, чучело музейное! — Рявкнул Колобок, ничего не успевшему сказать доставучему Медведю и покатился дальше.
— Колобок, Колобок, куда катишься? — Спросила Лиса.
— Жрать младенцев под кровавой луной и танцевать нагишом во славу тёмному владыке! — с кровожадной ухмылкой сообщил он хитромордой Лисе и покатился дальше.
— Колобок, Колобок, я тебя съем! — Сказал Кабан.
— А я тебя свиным грипом заражу, говно клыкастое! — Процедил хрипло в ответ Колобок и покатился дальше.
— Колобок, Колобок, я тебя съем! — Вылез снова из болота Бегемот.
— Закрой пасть, антресоль дырявая! — Попытал счастья Колобок, но Бегемот уже шёл на него. Болотное чудище действительно был непрошибаемо. — Не ешь меня, а то я тебе секрет не расскажу!
— Какой секрет?
И вот снова этот момент. В голове уже было пусто. Он перепробовал сотни вариантов.
— Не расскажу куда я … —
… иду. — Колобок открыл глаза, заканчивая фразу уже после того, как Бегемот в очередной раз его сожрал.
Только теперь его мысли были заняты не тем, что всё снова и снова повторяется. Он думал о том, что сам только что сказал.
«Куда я иду».
— А действительно, куда, я мать его, иду?! — Произнёс он в слух. И огляделся.
Был тот же лес. Та же опушка. Та же тропинка уходила прямо. А вот была ещё тропинка. И вон там дорожка куда-то уходит. А вот ещё одна. Он стоял на перекрёстке множества тропинок, на которые почему-то раньше не обращал никакого внимания. А почему?
Почему он их не видел и как умалишённый пёр по одному и тому же пути. Хотя уже не раз мог убедиться, что заканчивается он тупиком?
В затуманенном состоянии Колобок покатился по другой дорожке. Она был чуть пологая, спокойная, тихая. Никто не вылезал из кустов и не сообщал ему радостно, что хочет его съесть. Через полчаса тропинка вывела его из леса на широкое пшеничное поле. Тут было тихо. И очень спокойно.
Впервые за много-много дней … или жизней, Колобок понял, что ему наконец-то хорошо. Что он нашёл то место, где хочется остаться и ни от кого не убегать...

(c) Евгений Звягин

+2

19

  • Автор: Абгемахт (Z)
  • Спаситель йожиков
  • Абгемахт (Z)
  • Зарегистрирован: 2017-01-27
  • Сообщений: 99886
  • Уважение: [+91387/-285]
  • Позитив: [+21502/-1]
  • Пол: Мужской

- Блогеры едут! Блоооггерыыы едут!!!

Никита выглянул в окно. По главной деревенской улице бежала Оксана. Босиком, растрепанная, с ужасом на лице. Добежав до правления, она ещё раз выкрикнула про блогеров и обессилено села на лавочку около входа. Вокруг Оксаны начали собираться немногочисленные жители деревни. Никита одним глотком допил чай и выскочил наружу.

- Вчера в Стотоннске были! - задыхаясь, рассказывала Оксана, - А сегодня их уже под Липкими Прудами видели. Часа через два досюда доберутся.

Народ встревожено загалдел. Надежда Юрьевна, пожилая соседка Никиты, вцепилась ему в руку:

- Господи, - зарыдала она, - Да что же это делается! За что мне ужас такой на старости лет. Двух мужей схоронила, знала бы, что так будет, сама бы в гроб к ним легла!

Никита растеряно погладил её по седой голове.

- Не плачьте, - сказал он, - Да что же вы, Надежда Юрьевна.

Соседка зарыдала ещё сильней.

Глава деревни Сергей Николаевич поднялся на крыльцо правления и негромко сказал:

- Значит так, люди. Хорош паниковать. Времени чутка у нас есть. Идите домой, собирайте документы, вещи ценные и скотину. В лес успеем уйти.

Народ притих.

- А скотину зачем? - спросил кто-то.

- Зачем? - мрачно переспросил глава, - Вам животных своих не жалко? Не слышали что ли как блогеры от лица котов да собак журналы ведут? Вот ты, Андреевна, хочешь, чтоб Зорька твоя блогом обзавелась?

...Андреевна перекрестилась.
Народ стал торопливо расходиться по домам. Никита тоже направился было к себе, пытаясь вспомнить где лежит паспорт, как его окликнул Сергей Николаевич.

- Никит, дело есть. Пойдём поговорим, - сказал он и зашёл в правление.

В кабинете главы деревни Никита был впервые. На стене висели портреты Ельцина, Путина, Медведева и Прохорова; в углу стояли красное знамя и российский триколор. Сергей Иванович аккуратно снял флаги с древка его и убрал их в полиэтиленовый пакет. Туда же положил печать и несколько папок с бумагами со стола. Ещё раз осмотрел кабинет.

- Никита, - сказал он, - Я наверно не имею права тебя об этом просить. Но больше некого - сам знаешь, одни пенсионеры у нас в деревне-то. Понимаешь?

Никита помотал головой. Сергей Иванович вздохнул.

- Не успеем мы далеко от блогеров уйти. Никак не успеем. Люди пожилые, скотина ещё... Тут должен остаться кто-то, хотя бы ненадолго нелюдей этих задержать. Я бы и сам, да бросить деревенских не могу, пропадут они без меня.

Сергей Иванович подошёл к оружейному сейфу, стоящему в углу кабинета, и достал из него старое одноствольное ружье.

- Вот, - сказал глава, - Четыре патрона есть к нему. На блогеров хватит. Никита, мне больше некого об этом просить, не Андреевну же. Ты молодой, быстрый, может и выживешь. Встретишь их?

Никита вспомнил рыдающую Надежду Юрьевну и молча взял ружьё из рук председателя. Сергей Иванович крепко стиснул его плечо.

- Засаду лучше всего делай здесь же, в правлении, на чердаке. Мимо они не проедут, будут перед тобой как на ладони. Пару-тройку раз выстрелить успеешь. Бабам целься в жопу, мужчинам в айфон. Потом беги. Спасибо тебе.

Глава деревни посмотрел Никите в глаза, взял пакет с флагами и не оглядываясь вышел из правления.

***

Никита уже больше часа лежал на чердаке и думал о блогерах. Кто они? Зачем они нужны? Откуда взялись? Как интернет, созданный людьми для людей, мог породить этих чудовищ? Почему бездействовали власти, не придушили гадину в зародыше?

Откуда-то издали послышалось слабое треньканье велосипедного звонка. Никита положил палец на курок и посмотрел на дорогу. По главной улице деревни ехали блогеры.

Их было трое - два мужчины и женщина. Никита напрягся - стрелять по движущимся мишеням с чердака было неудобно, но около правления блогеры остановились.

- Всем доброго времени суток! - крикнул один из них, оглядываясь по сторонам, - Есть кто живой?

- Хелооуу! - крикнула женщина.

Никита с жадным любопытством рассматривал блогеров. Мало кто из людей мог похвастаться, что видел их так близко.

Мужчины выглядели как братья - прически похожие на шапки-петушки, тёмные очки, яркие футболки с принтами - у одного оранжевая и у второго ядовито-зелёная, бороды, рюкзаки за спиной, на груди покачивались фотоаппараты. У женщины тоже были рюкзак и фотоаппарат, но внимание Никиты привлекла её жопа - объёмная, накаченная, обтянутая короткими шортами, она сверкала на солнце, иногда вздуваясь тросами мышц. Было сложно поверить, что такие жопы существуют на самом деле.

Блогеры прислонили свои велосипеды к забору Андреевны и начали фотографировать деревню.

- Блог-тур, - сказал зеленый, - Это не обязательно Турция, Чехия или Египет. В России тоже есть множество прекрасных и потаённых уголков. Как мало знаем мы о своей стране! И каждого, кто решится поехать в блог-тур по России, ждёт множество удивительных открытий. К примеру, знали ли вы

Блогер замолк.

- Разверни, - сказала женщина.

- Знали ли вы, что в европейской и азиатской частях России растёт хвощ зимующий, в народе прозванный "растение-напильник"? Клетки хвоща содержат множество твердого кремнезема благодаря чему он крайне твёрдый и многие деревенские девушка используют его в качестве пилочки для ногтей. Сталкивались ли вы со знаменитым деревенским радушием? Выносила ли старушка с древними морщинами испить парного молока? Пели ли вы озорные частушки, сидели ли за настоящим самоваром с гостеприимными хозяевами?

- Самоваром с плюшками! - добавил оранжевый и блогеры нечеловечески захохотали. Никита почувствовал как у него на висках появляется первая седина.

Отсмеявшись, заговорила блогерша.

- Мне кажется, - сказала она, - главное верить в себя. И всегда оставаться собой. Я родилась в небольшом городке и в восемнадцать лет переехала в Москву. Было тяжело, иногда я голодала, но я верила в себя. Большой город пытался сломить меня, но я стискивала кулаки, сжимала зубы, и трудилась трудилась трудилась над тем, чтоб оставаться собой и вот она я осталась собой и труд принес свои результаты. Мои одноклассницы спились, а однокурсницы вышли замуж за лохов и разжирели. Они не понимали, что можно жить иначе. Не работали над собой. Не знали про попу. У одной моей подруги, назовем её Инна, был муж филателист-любитель. Марки, которые ему надоедали, он, лизнув, клеил на конверты и посылал по случайным адресам. Он был очень ветреный, марки надоедали ему быстро и из-за этого у него постоянно весь язык был в клею. Каждый раз после кунилингуса у Инны там склеивалось всё. Ходила с трудом. Это очень сложный вопрос - как бы поступил любой из нас на месте Инны. И вот сейчас, глядя на эти ветхие, покосившиеся деревенские дома, я спрашиваю вас: должен ли мужчина платить за женщину в кафе?

Блогерша замолчала и сделал несколько снимков окрестностей.

- Глядя на эту ладную деревню, сразу понимаешь, какой огромный путь прошла Россия, - сказал блогер в оранжевом, - И просто-напросто глупо оставаться в прошлом. Глупо не любить мигрантов. Преступно глупо требовать какой-то там высылки рабочих-азиатов. Что бы стало с этой и многими другими нашими деревнями, если бы не их трудолюбивые руки? Надо честно признать, что русские пьют и ленятся, а гастарбайтеры не пьют и не ленятся и именно их мы должны благодарить за эту тихую и простую красоту.

Блогер сфотографировал дом Надежды Юрьевны с резными наличниками.

"Какие азиаты, про что это он" - с тяжелым недоумением подумал Никита. В ушах у него звенело, в голове стоял туман.

- Как ты прав! - сказала блогерша оранжевому, - Одна моя подруга, назовём её Василиса, жила с азербайджанцем Ашотом. Ашот был бариста, он даже дома подвешивал кофе. У них постоянно толпились бездомные, калеки, нищие студенты - никто не уходил из этой квартиры без чашечки горячего, крепкого, бодрящего кофе, с глубоким и насыщенным вкусом. Василису убили скинхеды в метро. И вот сейчас, глядя на этот умиротворяющий сельский пейзаж, я хочу спросить: должен ли мужчина брить подмышки?

"Надо наверно брить. Если уж гастарбайтеры. Нам бы их сюда. Жопу бы её потрогать" - вяло думал Никита. И вдруг вспомнил свою кошку. Она иногда спала с высунутым языком. Он остро пожалел, что не сфотографировал её в такой момент. Следом он вспомнил какой-то невероятно смешной ценник, висевший в одном из магазинов Стотоннска и ещё острей пожалел, что не догадался тогда сделать его снимок.

Блогер в зеленом рассказывал про мобильную связь без преград, но Никита уже почти не понимал, что он говорит.

- Ну что, пойдём местных искать? - сказала женщина и блогеры двинулись к своим велосипедам.

Услышав про местных, Никита с недоумением посмотрел на ружьё в своих руках. В памяти всплыл разговор с Сергеем Ивановичем и осознание того, что он делает на чердаке. Медлить было нельзя. Никита попытался прицелиться в телефон зажатый в руке оранжевого блогера, но решил, что точно в него не попадёт. Он прицелился куда-то в район блогерской груди и нажал на курок. Из-под оранжевой футболки брызнули обломки микросхем, а блогер нелепо упал и заискрил.

Блогерша с другом, обернувшись на выстрел, ослепили Никиту серией фотовспышек. Почти без страха Никита понял, что перезарядить ружьё он уже не успеет.

- А кто это тут у нас? - ласково спросила блогерша, - А какой неотесанный деревенский паренек скоро станет интернет-звездой с соцкапом за тысячу? Ну чего ты там сидишь, иди к нам, я тебе уже аккаунт создаю, selskiy_paren будет называться. И велосипед как раз освободился.

Никита повис на чердачном окне и спрыгнул вниз.

- Как я люблю утренний покос! - сказал он, - Бывает отложишь косу, выпьешь молока парного, раскинешь руки и завалишься в стог свежего сена. Нет на свете ничего лучше! А вы как считаете?

0

20

  • Автор: Абгемахт (Z)
  • Спаситель йожиков
  • Абгемахт (Z)
  • Зарегистрирован: 2017-01-27
  • Сообщений: 99886
  • Уважение: [+91387/-285]
  • Позитив: [+21502/-1]
  • Пол: Мужской

Ирина Андронати, Андрей Лазарчук. "На самом деле Дон Жуан был…"

Случалось, что какой-нибудь из цветков раскрывал лепестки чрезмерно, и Дон Жуан его нежно срывал и прикалывал к своей шляпе.
(с) Лайош Мештерхази.

Пожалуй, знаменитого испанского гранда дона Хуана Тенорио де Маранья, известного также под несколькими десятками других имен и фамилий, по количеству версификаций можно сравнить только с Иисусом Христом. Писатели, поэты и даже философы кем только его не выставляли: соблазнителем — коварным, бессердечным, пылким, искренним, бесчестным, юным, прожженным… авантюристом — храбрым, воинственным, трусливым, хитрым, везучим… ученым и меценатом, полководцем и путешественником, монахом и богоборцем, грешником и искателем истины, распутником и безоглядно влюбленным, хладнокровным убийцей и несчастным дуэлянтом… наконец, импотентом и даже женщиной.

За что, спрашивается? Что он им всем, въедливым труженикам пера и чернильницы, сделал?

«Людям безумно нравится видеть человека, которому на сцене позволено делать все то, о чем они только мечтают, и которому в конце концов приходится за это поплатиться», — предположил в своей версии «Дон Жуана» Макс Фриш — кстати, измысливший для своего героя на редкость страшную кару.

Предположение, казалось бы, объясняет практически любые изыски и спекуляции (кроме импотентной версии). Монах де Молина рисует нам светского соблазнителя; неловкий и физически слабый Моцарт — неотразимого красавца; затравленный женой Гофман — представителя инфернальных сил; женоподобный (во всех смыслах) Верлен — настоящего мужчину; Чапек, от которого плакала половина Праги (а вторая половина — скрежетала зубами), — импотента… Правда, из этого ряда немедленно вываливается Пушкин, которого Бог любовью не обидел, но Пушкин по своему обыкновению вываливается из любого ряда.

И ведь каждый из них уверял человечество, что именно его Дон Жуан — самый донжуанистый Дон Жуан в мире! Некоторые даже ссылались на спиритуалистические свидетельства как самого гранда, так и его бесчисленных «жертв».

Короче, Дон Жуан стал в вечно сумеречном общественном сознании коллекционером женских скальпов, неумолимым бабником и безбашенным бретером.

…В тысяча четыреста пятидесятом году в семье богатого, хотя и несколько провинциального испанского вельможи дона Диего Тенорио де Маранья родился долгожданный мальчик, которого неосторожные родители назвали Хуаном — в честь дедушки, прославившего фамилию в боях с кастильскими пиратами. Ни они, в смысле, родители, ни духовник семьи, благочестивый отец Хименес, будущий наставник мальчика, — никто в целом мире, включая непогрешимого Папу, и предположить не мог, что родился не человек, а — явление. Стихия. Миф. Даже так — МИФ! (Если вам сейчас вспомнился Асприн — сверните его в трубочку…)

У ребенка было обычное испанское детство времен Реконкисты: молитвы, мулеты, шпаги, кони, быки, кастаньеты, дуэньи, доспехи, знамена, пленные мавры — и любимая мамина красная мантилья.

В восемнадцать лет наследник почти не знал латыни, но непревзойденно владел шпагой и сочинял стихи. На испанском языке — что было не в обычае тех лет.

Таким его и приняла в свои нестройные ряды молодая испанская армия. Два года прошли в боях, походах и сочинении милых сердцу военного человека строк. Солдаты командира любили. И не только за отменные, с их точки зрения, стихи. Дон Хуан уже тогда снискал славу отважного офицера, умевшего побеждать противника не только на поле брани, но и за столом переговоров. Но столь блистательно начавшуюся карьеру оборвала трагедия: на дурацком поединке, затеянном по вздорному поводу, гибнет дон Диего, и его сыну приходится вступить в права наследства. Управление хозяйством отвлекло от горя и способствовало кардинальной перемене интересов.

Молодой гранд пушечным ядром влетел в политику. И опять у него все получилось: он стал одним из немногих дворян, которые способствовали тайному бракосочетанию короля Арагонского Фердинанда и принцессы Кастильской Изабеллы. С Фердинандом он сошелся очень близко, и в дальнейшем это не раз пригодилось.

Война между тем продолжалась. Дон Хуан командовал верными королю и королеве войсками во время подавления кастильского мятежа, угрожавшего самому существованию королевства, и в окончательном освобождении испанской земли от мавританского владычества. Так, он лично принимал капитуляцию у короля Гранады Боабдила — и совершенно очаровал этого сурового мавра. Сохранилась их переписка, занимающая два объемистых тома, и драгоценный миниатюрный портрет короля с дарственной надписью.

Вопреки распространенному мнению, испанцы в то время, даже под чудовищным моральным давлением католической церкви, вовсе не были такими ханжами, какими представляют их литературные источники. Представьте себе ситуацию перманентной гражданской войны: король далеко, Бог высоко, а до ближайшего попа — сто верст по бездорожью. Так что ж теперь, и не?.. Как-то выкручивались испанцы. Не вымерли.

Та же свобода нравов царила и в верхних слоях атмосферы — то бишь в окрестностях Вальялолида. Больше всего это заставляло нервничать одного человека: королеву Изабеллу. Бедняжка получила полноценное монастырское воспитание. А поскольку муж ее Фердинанд и его закадычный друг дон Хуан были неразлучны в своих эскападах, королева задалась целью во что бы то ни стало женить охальника. С шестого или седьмого раза — удалось.

Жертвой королевской затеи стала воспитанница того же монастыря, тихая милая девочка из хорошей, но обедневшей семьи. Звали ее Эльвира де Охеда. В полуобморочном состоянии она была извлечена из монастыря и так удивила нашего героя своей миловидностью и скромностью, что он рассыпался в неосторожных комплиментах. Августейшая Изабелла, завзятая интриганка, немедленно перетолковала все по-своему и, не дав молодым людям даже мяукнуть в знак возражения, запихала их под венец. Сыграл свою неприглядную роль и дон Хименес, к тому времени превратившийся в пересохшего грифа, — именно он совершил обряд венчания. Возможно, это была его месть за мулету, некогда вонзенную воспитанником в филейную часть наставника…

Первая, а за ней вторая, третья…дцатая брачные ночи прошли в богословских беседах. Именно так, по представлениям Эльвиры, и должна была выглядеть идеальная супружеская жизнь. Дон Хуан ее детских заблуждений не разделял, однако проявлял понимание и недюжинное терпение. Его дипломатический талант впервые не привел к успеху, но не драться же с ней было! Гранд ретировался с поля боя и с удвоенной энергией принялся исправлять страшный вред, нанесенный организму долгим и мучительным воздержанием.

Дамы пришли в восторг.

Королева была крайне недовольна.

Донна Эльвира молилась.

Фердинанд в честь возвращения друга к нормальной жизни проставился в пяти крупнейших кабаках Севильи (в «Юной девственнице» до сих пор сохранилась памятная грабовая табличка, рассказывающая о сем замечательном событии).

А войны как назло не было!

Поэтому, чуть придя в себя, дон Хуан предпринял путешествие в Турцию с дипломатической миссией. Неизвестно, чем он занимался на самом деле, но вернулся с ценнейшим грузом — морской картой адмирала Пири. Уникальной картой, надо сказать: на ней за бескрайним Океаном были обозначены неизвестные земли. И называться бы Америке Маранией или Хуанией, да вот подвернулся — опять же в кабаке — заезжий генуэзский купец, игравший в карты еще лучше, чем дон Хуан. Фатальное невезение в игре немедленно привело к фантастической удаче в любви: дон Хуан встретил наконец свою Беатриче (кстати, так ее и звали)! Молодая жена старого флорентийского дожа не побоялась ни зудения шпанских кумушек, ни многоэтажных проклятий отца Хименеса. (А уж как вопил отец Хименес потом — спускаясь с лестницы не совсем привычным для себя способом!..)

Стоит ли говорить, что дона Хуана и генуэзского путешественника связали дружеские узы, скрепленные подарком на счастье — той самой морской картой. Преисполненный благодарности за знакомство с Беатриче дон Хуан даже устроил своему новому другу встречу со старым — королем Фердинандом. О чем они говорили — дону Хуану было уже не интересно. Он и Беатриче неделями не покидали своей загородной резиденции, предаваясь любовным утехам, гуляя в саду и сочиняя фривольные рифмованные ответы на злобные письма отца Хименеса.

Подавал Тенорио и на развод, и неоднократно. И так же неоднократно получал суровые отповеди и категорические отказы.

Донна Эльвира каждый раз вздыхала с облегчением.

Королева была крайне недовольна.

Фердинанд пил, как простой звонарь церкви святого Варфоломея.

Дамы страшно завидовали.

Всех родившихся у Беатриче детей, одного за другим, признал своими старый дож. Их было семеро — четыре мальчика и три девочки.

На тринадцатый год совместной жизни, когда восторги влюбленной пары наконец-то чуть поутихли, генуэзский мечтатель снарядил-таки экспедицию на запад и уплыл. Дон Хуан сопровождал его до Канарских островов. А дальше — просто не смог.

…Он погиб на охоте в тысяча четыреста девяносто седьмом году, в самом расцвете сил. Последнее, что он видел, были заплаканные глаза старшего сына, так похожие на глаза матери…

Злобный отец Хименес изощренно отомстил за двойное поругание своей филейной части, сочинив богато иллюстрированный пашквиль «Ввержение в ад дона Хуана Тенорио, безбожника и нечестивца, происшедшее в Севилье в наставление неопытным девам», так некстати — или кстати? — обнаруженный в 1627 приором Габриэлем Тельесом, более известным под именем драматурга Тирсо де Молины.

Мы с вами знаем, как работали сервильные драматурги советских лет. Католические были ничуть не лучше. Да и любые ангажированные — вспомним хотя бы, как пакостно очернили доброе имя короля Ричарда Третьего. Или Бориса Годунова.

Но, как сказал классик, рукописи не горят. Архив семьи Тенорио был обнаружен в позапрошлом году, совершенно случайно, во время реконструкции доминиканского монастыря в Севилье, и уже частично передан научным учреждениям. Вероятно, вскоре мы сможем ознакомиться и с юношескими стихами этого замечательного сына испанского народа, и с его мемуарами, полными рисунков на полях, и с многочисленными любовными письмами, представляющими собой подлинный памятник той сложной и бурной эпохи.

0

Страница: 1 2  

Вы здесь » Беседка ver. 2.0 (18+) » Литературная страничка » Короткие рассказы.