Первый раз всегда запоминается, как наиболее яркое впечатление. Первые шаги. Первая обида. Первая дружба. Первая любовь. Первый поцелуй... Первый раз лицо Смерти я увидел ярким летним очень солнечным днём. У родителей заканчивался долгий (целых полгода!) северный отпуск, и мы все уже были в предвкушении возвращения домой. Потому что отпуск отпуском, юг югом, но знаменитая Северная болезнь уже прочно пустила свои корни в наших душах. Наш маленький посёлочек на берегу северного моря уже снился по ночам, мы жаждали встречи с нашими соседскими пацанами, мы уже хотели удрать в свою родную тундру, дабы поприветствовать свои заветные грибные места и ягодные угодья...
Мы стояли во дворе бабушкиного дома в ожидании машины, которая отвезёт нас на вокзал. Родители о чём-то весело
переговаривались со своими деревенскими друзьями, хохмили, все смеялись и были залиты августовским нежарким, но очень ласковым солнцем... А я смотрел на отцовского друга — дядю Витю — какой он весь такой весёлый да ладный и весь прямо светится от солнечных лучей и хохочет, хохочет, хохочет...
И хорошо бы, думалось мне, чтобы дядя Витя тоже поехал с нами, в наш северный Посёлок, и мы будем с отцом и с ним ходить на рыбалку, ловить кету, горбушу и кижуча1... И тут вдруг все звуки пропали напрочь, словно у немого фильма, лишь в ушах моих остался тонкий, пронзительный и какой-то безысходный звон. Все остальные люди как бы отошли на второй план, а впереди было залитое солнцем лицо дяди Вити, и голос у меня в голове тихо и печально произнёс: «Не сможет он поехать с вами, и рыбу вам половить с ним уже не удастся. Он очень скоро умрёт»...
А на моих глазах живое смеющееся лицо отцовского друга вдруг застыло на мгновенье, превратившись в погребальную маску... Среди летнего тепла меня словно облили жидким азотом. И, чтобы скрыть от окружающих навалившиеся на меня ощущения, я рванул вдоль по улице, сопровождаемый криками: «Ты куда помчался?! Машина сейчас подъедет!»
Через месяц растерянная мать зачитывала отцу строчки из бабушкиного письма, в котором сообщалось, что дядя Витя умер от инфаркта. Ему не было ещё и сорока лет. Жена его осталась одна с тремя детьми... Той ночью я закусывал подушку зубами, чтобы не выдать спящим братьям свои рыдания. Как-то очень быстро, сразу я понял, что кошмары не закончились. Что вместо снов у меня теперь будет вот ЭТО...
Но было ещё одно испытание. Лето 1980 года, когда в Москве шумела Олимпиада, запомнилось мне не этим событием, а тем, что Смерть ходила за мной по пятам. Она лично решила проверить меня на прочность. Началось это в июне, когда мы шли на катере по штормовому морю в соседний прибрежный посёлок, откуда в Магадан летали большие самолёты. Шторм был очень серьёзный, а обыкновенный буксирный портовый катер был не очень приспособлен к таким длительным морским переходам. Даже бывалые моряки украдкой крестились, когда очередная волна играючи подкидывала и валила с борта на борт наше судёнышко. Расстояние в 40 морских миль мы шли 8 часов. Не разбились о подводные камни. Нас не перевернуло особо буйной волной. Не вышвырнуло на берег.
Но, видимо, испытание водой прошло как-то не так, по¬тому что спустя всего две недели после этого я тонул в го¬родском пруду, и спасли меня буквально в последний момент, когда я уже смирился со всем и медленно погружался в тём¬но-зелёную пучину, почти не имея в лёгких воздуха...
А ещё через неделю меня выгибало дичайшей судоро¬гой, мои мышцы и сухожилия трещали и костенели, а грудь сдавливало железным обручем, не давая дышать: я висел на проводах (левая рука — ноль, правая — фаза), и сквозь меня шло 220 вольт переменного тока. Я опять чудом остался жив.
Через месяц меня сшибло машиной. Но, отлетев на добрых шесть метров в глубину обочины, я даже вывиха никакого не получил. Водитель при этом не остановился — удрал в панике с места, как он, наверное, думал, преступления...
А я встал и немного ошарашенный побрёл к дому, который родители сняли на время нашего нахождения в Сочи.
Ещё через три недели меня чуть было насмерть не за¬грызла огромная сторожевая псина на территории соседнего сада. Я просто фонтанировал кровью, когда меня тащили к машине скорой помощи. Вовремя привезли в травмпункт, вовремя остановили кровь, вовремя наложили швы...
И Смерть успокоилась. Видимо, сообразила, что этот худощавый подвижный мальчишка имеет двойной, тройной запас прочности, и у него, как у кошки, девять жизней... Иона просто стала показывать себя во всей красе на проходящих мимо меня людях...
Самым страшным было то, что рассказать об ЭТОМ, по¬делиться тем, что меня гложет, никому нельзя. На дворе стояли социалистически-атеистические 70-е годы. Представляю себе «восторг» психиатра либо невропатолога, которым родители поведали бы такую вот историю...
Позже, значительно позже, когда я разменял уже четвёртый десяток, я услышал от ещё одного своего Учителя чеканную фразу: «Человек — это один за всех. Человечество — все против одного». И замер, поражённый точностью формулировки, в девяти словах описавшей состояние двенадцатилетнего пацана, оставшегося один на один со своим страшным даром, который он ни у кого не просил.
Бесполезно вопрошать богов о смысле данного ими Дара. Логику иных, тем более надмирных существ, человеку понять невозможно. Можно только подстроиться, попытаться органично вплести этот странный узор в полотно жизни. Вот только забыть, избавиться от него — нельзя... Вереницей проходят лица людей, приговорённых (кем?) к ранней смерти...
Студенческий отряд. Приморье. Мы шумной толпой спускаемся к речке после трудового дня. Вадим, с которым мы крепко сдружились за последние две недели, лихо скидывает с себя одежду и готовится нырнуть. Оглядывается на меня. То самое восковое выражение на лице...
— Вадик, стой! Подожди! — прошу я его в надежде отсрочить хотя бы наступающее Неотвратимое...
— Да я щас! Быстро... — он отталкивается ногами от берега и ныряет в бурливую речку. Мы найдём его разбухшее тело спустя три дня под заломом, куда его затянуло течением.
Весельчак Пашка — душа нашей компании студиозусов Владивостока. Кажется, что он умеет всё или почти всё: играть на гитаре, соблазнять неприступных девушек, разбирать-собирать автомобильные и мотоциклетные двигатели, варить кашу из топора и выгонять самогонку из карамели. Мы едем на Шамару поваляться в горячем песке пару дней. Я стараюсь ни на шаг не отходить от Пашки, потому что уже вижу печать Смерти на его лице. Купаюсь рядом с ним, сижу около, когда он поёт свои знаменитые песни у костра, чуть ли не в кусты его сопровождаю. Надо мной ржут. Наутро просыпаюсь от девичьего воя: ночью какие-то «пацанчики» пожаловали в наш палаточный лагерь на предмет разведки по части женского пола. Пашка, разумеется, влез в разборку и получил под левую лопатку перо...
Не старый ещё мужик на работе у отца... Имени его я не помню, мы с ним встречались между делом всего два- три раза. Сидит возле топящейся печки с папиросой в зубах и с вымученной улыбкой гладит, тетёшкает свой живот. Хорохорится, стараясь не показать окружающим свою затаённую боль. Но на лице уже отпечаток Смерти.
— Дядь, не кури, пожалуйста! — это всё, что я мог ему тогда сказать. Через три недели он умер от рака желудка.
Заместитель начальника северного аэродрома подскока. Даёт интервью корреспонденту районной газеты. При этом с бесшабашной удалью заявляет:
— Я вам всю правду скажу про этих наших безголовых руководителей из райисполкома! А я сижу рядом и вижу, что человек всю жизнь чего-то боялся, а сейчас у него страха нет. Потому что вместо страха в глазах его тот самый знакомый мне смертельный блеск. Правду он действительно скажет, вот только вместо этого интервью корреспондент напишет про него некролог..
Таёжная дорога, так называемый летник. Мы едем на «Урале» на совхозную перевалбазу. По пути встречаем развесёлую компанию — наши земляки из Посёлка выбрались на пикник. Шашлыки исходят парком, водка охлаждается в ручье. Привалившись к дереву, сидит с весёлыми шальными глазами Серёга-вездеходчик, любимец поселковых девок, весельчак, широкой души человек. Нет, не шалые у тебя глаза, Серёжа, смертельно мертвенные.
— Не сидел бы ты на земле, Серёга! — прошу я его.
— Да не волнуйся ты, братуха! Радикулита у меня не будет! — хохмит Сергей.
Да, радикулита у тебя не будет, потому что спустя два часа после нашего отъезда от поляны с пикником один из собутыльников сядет за рычаги твоего вездехода и, не справившись с управлением, впечатает тебя намертво в то самое дерево, к которому ты привалился, разговаривая со мной...
Поздней ночью в небольшой шторм отходит от причала катер. Идти ему восемь часов до самой дальней рыболовецкой базы. Я передаю с экипажем катера рюкзак, передачу для моего дядьки, который работает слесарем на той самой базе. Столкнувшись взглядом с Сашкой-матросом, говорю ему:
— Сань! Ты ночью по палубе не ходи! Не дай Бог, волна!
Он смеётся в ответ: мы, мол, моряки, в любую волну ходить по палубе приучены... Нет, Сашка, не получится на сей раз тебе справиться со штормовым морем. Он пойдёт но¬чью на бак, чтобы плотнее принайтовать закреплённую там лодку. Уйдёт и не вернётся. Тело его так и не будет найдено. Шторм. Волны... Маска смерти на лице...
Люди... Люди... Люди... Самое удивительное, что я их всех помню! Помню их лица, выражение глаз. Помню, что имен¬но я говорил тому или другому в тот или иной момент. И что они мне отвечали. Я выполнил перед ними свой долг, не имея на то права, я их предупредил. Но предупреждения мои тщетны. Никто не слушает добрых советов стоящих рядом людей... А если сказать правду такой, какая она есть, то, в лучшем случае, покрутят пальцем у виска...
Но самое главное, что из этого опыта я вынес для себя: понимание того, что суть Человека — это Свобода. Если Человек Свободен, он и есть то самое Подобие и Образ Бога, по лекалу которого он скроен. Если человек — раб, то он и не Человек уже вовсе...
Эта пусть наивная, пусть детская, но моя формулировка сослужила свою службу потом, позже, когда я стоял перед Кругом Девяти. Девять стариков явились ко мне в тон-
Принайтовать — прикрепить, привязать.
ком сне. Они стояли полукругом. Но я знал, что это Круг. Круг Девяти. Между нами горел костёр, а над ним висел на крючьях огромный чёрный котёл...
— Ты хочешь Знать? — спросили меня...
— Хочу...
— Бери черпак и черпай, сколько захочешь! Это всё твоё!
И рука уже потянулась к черпаку. И закружился в голове
радостный хоровод мыслей: вот-вот, сейчас, сейчас... Я буду знать... Но я остановил руку на полпути. И, отвечая на вопросительные взгляды девятерых, громко заявил:
— Я не хочу получать эти знания просто так. Потому что мне неизвестна цена, которую придётся заплатить. Я приду к Знанию сам, своим путём, без подсказок и костылей. Я научусь... И тогда Оно будет заслуженным, моим. И распоряжаться Им я смогу так, как считаю должным...
Ответом были одобрительные кивки. И в мозгу прошелестел голос одного из девятерых:
— Хороший выбор. Иди. Ищи. И мы обязательно встретимся потом... Когда найдёшь.
И я ищу... И я учусь...
