В транзитной камере СИЗО - 1 г. Екатеринбурга, ожидая отправки в леса Верхотурского уезда, я познакомился с одним замечательным человеком, который, напротив, покинул учреждение, в которое я направлялся, и этапировался в г. Тюмень, на пересуд.
Он, как и я, проиграл, в свое время апелляцию, однако, уже находясь в лагере сумел в суде кассационной инстанции отменить приговор.
То есть он сделал то, что планировал сделать я.
Более того, человек этот был осуждён по той же самой статье что и я, в схожих обстоятельствах. Тоже коммерс, тоже пришвартовал каких-то пассажиров неудачно, тоже отказ в признании вины... Словом, все идентично.
Разумеется, все это вызвало у меня живой интерес. Неделю мы сидели с ним в этой транзитке, ожидая этапов, и неделю я консультировался у него по самому широкому спектру вопросов.
Одним из наиболее ценных советов, полученных мною был - подойти на лагере в библиотеку, спросить того-то и сказать, заговорщическим шепотом, что я от того-то...
"Ты знаешь, потрясающий дед... Это он мне написал кассационную жалобу. Все по полочкам, ссылки на пленумы Верховного Суда, все прецеденты... Все, короче, как надо... Он на этом деле руку набил".
Позже, уже на лагере, я узнал, что руку дед набил до того, что защищая себя самого, он через все инстанции увеличил себе срок с трёх лет до одиннадцати.
Le professional.
Но это я узнал потом. А тогда, едва обустроившись на лагере, после того, как подняли с карантина, выйдя на работу на швейку, я, затаив дыхание, проник в библиотеку, желая лицезреть великого сутяжника, знающего все бреши в законодательстве РФ.
Библиотека была пуста. В ней пахло книгами, а от стен веяло мудростью веков. Со стены на меня смотрел Лев Николаевич, под ним на полке красочно пестрели саги про мусоров, бандосов и Чечню, ниже скромно таились фолианты русской классики, а за столом перебирал формуляры мохнатобровый старик, бросивший на меня холодный взгляд.
Я приблизился к нему, и, благоговея, стянул с головы "феску". Кажется даже чуть-чуть поклонился. Возможно, если бы он смотрел на меня дольше, я бы даже сделал реверанс или книксен, но до этого не дошло.
"Дратути" - сказал я. И назвал его по имени-отчеству. Из под бровей снова сверкнул холодный взгляд. "Хотелось бы привет вам передать от...."
Дед оживился, и брови его раздвинулись как свинцовые тучи, открывающие солнце после летней грозы. Далее у нас состоялся сутевой разговор и мощный старик изъявил желания ознакомится с моей "делюгой". Я вручил ему свой приговор (копию апелляционного определения я ему дать не решился, ибо она была у меня в одном экземпляре, а приговоров было два) и распрощался.
На швейку я летел окрылённый запахом свободы.
Мое дело в надёжных руках, кассатка уже, можно сказать выиграна и надобно думать уже о мирских делах на свободе.
Но что-то пошло не так.
При следующем визите я убедился, что дед категорически не желает разговаривать со мной в присутствии третьих лиц. Оказалось, что незадолго до моего прибытия в лагерь библиотекарь устроил в этом казеном учреждении юридическое бюро, и вместо того, чтобы нести темным массам свет мировой литературы, строчил для половины лагеря разного рода ходатайства, жалобы и Бог весть что ещё.
Своей бурной деятельностью дед привлек внимание администрации и в чертоги книжного царства явились, топая берцами, люди в синей пятнистой форме.
"Деда, la genta esta my loca? What the fuck?" - спросили они его.
Адвокатская палата была разогнана вместе с дедом, Кацем, Михельсоном и сыновьями, закрыта, а на место мощного старика был поставлен врач-нарколог.
Врач-нарколог метил некогда в главврачи и находился в полушаге от цели, когда был взят за руку карающей дланью российского правосудия. У врача-нарколога была женщина, которую требовалось кормить и одевать. Кормить он ее мог обещаниями что завтра его назначат главврачом и жизнь станет сахаром, но одевать ее в эти обещания он не мог, а поэтому выписывал нужные справки наркоманам и алкашам для прохождения медкомиссий, и получал за это вознаграждение, пусть и не в твердой валюте, но достаточное для того, что бы сесть.
Но в душе он уже был главврач.
И как истинный российский чиновник, оказавшись назначенным заведующим закрытой библиотекой, он принял единственно верное решение - ничего не открывать и впредь, дабы чего не вышло.
Но, увы и ах для незадачливого служителя разом двух богов или муз - он не учел одно обстоятельство.
Зеки - одна из самых читающих категорий народонаселения.
Зеки готовы работать 12/7 на швейке или пилораме и не роптать. Но оказавшись оторваны от "Девушки с татуировкой дракона" зеки начали проявлять недовольство. Администрация заволновалась.
Врач-нарколог-бибилиотекарь был изгнан, а дед стремительно возвращен из опалы. Он снова сел за свой стол и вернул статус народной тропе "незарастающая".
Но урок пошел ему впрок. Отныне вся деятельность юридического характера велась им строго конспирологически (а дед знал толк в конспирологии, но об этом чуть позже). Строго между своими, строго с глазу на глаз и без свидетелей.
Надо сказать, очень нетривиальные задачи в исправительной колонии общего режима.
Побегав так несколько раз со швейки в библиотеку, увернувшись пару раз от встречи с инспекторами (одиночное передвижение по лагерю запрещено, а красного с собой каждый раз не потащишь), я поставил вопрос ребром: мол "так и так, о, библиотекарь, ну как же мне найти вас в урочный час?".
Подумав немного, дед сказал: "А знаете что? А приходите-ка вы ко мне на лекцию. В субботу. В 15-00. Там мы чего-нибудь придумаем".
...вот таким образом, друзья, посредством данного отступления, мы переходим к продолжению и развитию дискурса.
Но, это все уже чуть позже.
Лекции дед вел там же, где и трудился, в библиотеке. Иногда, по каким-то своим соображениям, администрация отводила ему помещение клуба.
На лекции собирались все проеб...ки лагеря, со всех производств, и, больше всего, со швейки. Приходили люди, бесконечные далёкие как от геополитики, так и от честного труда на благо ГУФСИН и Отечества.
Посещение лекции дарило два часа сиесты, в прямом отрыве от производства. Чтобы это не превращалось в злоупотребление, на лекции иногда приходил какой-нибудь чин и внимательно следил за тем, что бы общественность не спала.
Иногда, в качестве надзорного органа являлся сержант латиноамериканской наружности (я назвал его сержант Гонзалес). Он был хорош тем, что спал сам и не мешал спать другим. Сержант Гонзалес любил сиесту.
Лишь временами, когда дед распалялся (а дед искренне любил свои лекции, не менее страстно, чем сержант Гонзалес сиесту) и заводился, а его брови от напряжения эмоций вставали дыбом, сержант Гонзалес просыпался и кричал с заднего ряда: "э, дед, давай потише!"
Вообще, дед был равнодушен к своей аудитории. Он абсолютно не был заинтересован в обратной связи.
Будь его воля - он бы вещал в пустой зал со своей трибуны, и вряд ли испытывал какой-то дискомфорт.
Иногда администрация вмешивалась в его образовательные программы и спускала ему сверху темы лекций. Например "металлургия Среднего Урала".
В такие дни дед терял боевой задор, его брови падали на глаза, голос терял силу и сам он, весь, как будто съеживался... Но когда темы лекций он устанавливал сам, жизнь наполняла его с новой силой.
Он будто феникс, возрождался из пепла лагерного бытия и улетал на крыльях своих речей туда, где линкор "Бисмарк" сражался с превосходящими силами королевского флота, а рептилоиды из ФРС штамповали тонны зелёной бумаги.
"Сегодня,- вещал дед,- сегодня мы, ни много ни мало, сокрушаем Бреттон-Вудскую систему..."
Осознание исторического момента настолько сильно наполняло его, что он вылетал из-за трибуны как Энгус Янг на концерте в Мельбурне и врывался в ряды мирно спящих зеков.
"Вы знаете что такое Бреттон-Вудская система?"
Его узловатый палец упирался в грудь условного Федула.
Федул за три месяца до этого вопроса распивал спиртные напитки с коллегами по пилораме, и это было последнее, что ему помнилось ярко и всесторонне.
Далее, описывая произошедшие событие, Федул, как правило, невнятно что-то бормотал под нос, но, подводя историю к финалу, заканчивал ее бодрым: "и я тогда.... На, ему нах!"
И делал резкий выпад вперёд своей жилистой, татуированной рукой. Таким же жестом дед сокрушал Бреттон-Вудскую систему.
Возможно, конгениальность жестикуляции порождала в Федуле необходимые ассоциации, и Федул уверенно кивал головой.
Дед, разумеется, не углублял свой экзамен.
Интуитивно он чувствовал, что Федул крайне негативно относится к этому финансово-политическому механизму, и был этим удовлетворен. Он многозначительно кивал головой и возвращался на трибуну, шевеля бровями, как муравей своими усиками.
Дед оперировал глобальными категориями.
В нем чувствовался профессиональный борец с мировым еврейством и западной плутократией. Я с большим интересом слушал этого бодрого старикана, вникая в рисуемый им мир и с любопытством разбирая, как он вскрывает его замысловатые механизмы.
Иногда деда уносило, и я начинал очень за него переживать.
Украдкой я бросал взгляд на гуфсиновских чинов, если таковые присутствовали здесь. Но гуфсиновские чины были спокойны. Гуфсиновские чины мало смыслили в государственных преступлениях.
Они могли изъять телефон, перехватить перекид через запретку, найти наркоту в посылке, но речи деда их не беспокоили...
"Россия очень слабо играет в одиночку, - говорил дед,- "все яркие победы России нового и новейшего времени одержаны ею в составе мощнейших коалиций, в которых она играла далеко не ведущую роль.
Это касается и победы над Наполеоном, и победы над Гитлером.
Формула российской победы в обоих случаях достаточно проста: их экономика + их флот + наша сухопутная армия.
Затем, конечно, госпропаганда (царская, советская - не важно) вычеркивает экономику и флот союзников из топового списка, и в сухом остатке остаются победы русского оружия на земле.
Они и преподносятся как ключевой фактор. Обыватель это охотно поглощает, ибо обыватель реагирует исключительно на картинку. Неинтересные, банальные и скучные вещи остаются вне поля его зрения".
Далее он пояснял:
"Экономика, финансы - вещь сама по себе мутная. Ну, везли там что-то союзники в Мурманск, это же не серьезно. Это так, опционально. Важен человек с ружьём.
Так мыслит обыватель.
Кораблики плавают где-то в Атлантическом океане. "Бисмарк" какой-то потопили. Это далеко и тоже не серьезно. Моря какие-то. Морские пути. Это все тоже опционально.
А бои на суше они вот, они перед глазами. Таким образом поверхностная картинка затмевает обывателю все.
Работать с ним очень легко".
Зеки одобрительно кивали головами. Зекам нравилось, что они не какие-то тупые обыватели.
Гуфсиновский чин сзади безмолвствовал.
Если это был сержант Гонзалес, то он спал.
А дед продолжал витийствовать.
"Между тем, - говорил он,- если мы убираем экономику и финансы союзников, вычленяем из схемы их флот и смотрим на военные кампании проведенные исключительно с опорой на свои автаркические силы, то мы имеем совершенно нерадужную, в исторической перспективе, картинку.
1. Крымская война (прямое столкновение с Западом) - поражение.
2. Русско-турецкие войны, то есть войны с себе подобным геополитическим субъектом, практически близнецом - победа с огромным напряжением сил.
3. Русско-японская война (прокси Запада) - поражение.
4. Первая мировая война - выход из коалиции был синхронен с заключением мира с противником, равносильным поражению.
5. Зимняя война (прокси Запада) - пиррова победа с огромным напряжением сил.
При этом, будучи встроен в англо-американскую архитектору антигитлеровской коалиции, тот же самый СССР вполне эффективно противостоял Германии в самые сложные для себя годы, а затем и нанес ей сокрушительное поражение на земле.
Над этим есть смысл задуматься".
Он делал театральную паузу, призывая аудиторию задуматься.
На самом деле, как я уже сказал, на мнение аудитории (равно как и на ее присутствие вообще) деду было глубоко насрать, он просто соблюдал правила игры.
"Тем более сейчас, когда англо-американская архитектура используется против нас. Формула неизменна: их экономика, их технологии, их разведка, их господство в мировом океане + славянская сухопутная армия, не считающаяся с потерями и готовая воевать до последнего солдата.
Все в точности до микрона. Ну, а зачем менять схемы, если они эффективно работают?"
Я тогда ещё не знал, что дед досутяжничался с трёх лет до одиннадцати.
Если бы знал, то, наверное, не сильно бы и переживал за него. Ему уже было все равно.
Поэтому он продолжал наговаривать ещё на одиннадцать сверху.
"Два раза, - говорил он, - в 1914-1917 и в 1941-1945 Запад использовал в этой архитектуре Россию в войне против Германии. Именно ради войны с Германией Россия была пощажена в 1905 году, а развязанная в ней смута не увенчалась успехом, которым должно было стать уничтожение российской государственности.
Не допустили, благодаря усилиям и стараниям тех, кто счёл Вторую Германскую империю более опасным противником.
Именно ради войны с неизбежно возродившийся Германией - вчерашние союзники России обеспечили победу в Гражданской войне секте большевиков, тем, кто провел ускоренную модернизацию и индустриализацию архаичной крестьянской страны и двадцать лет спустя обеспечил Запад многомиллионной армией на Восточном фронте.
Сто с лишним лет жизни Россия получила от Запада ради того, чтобы защищать интересы Сити и Уолл-стрит в войнах с Германией и обеспечить им господство на планете.
Это задача была решена ценой десятков миллионов жизней наших сограждан.
В течении ХХ века с Германией было покончено.
Далее - все вернулось в эпоху постнаполеоновского мира и снова, обманутая, обескровленная и использованная вслепую Россия признана исполнившей свою миссию. Россия больше не нужна хозяевам существующего мироустройства в военном плане, а от роли сырьевого придатка Россия недвусмысленно отказалась ещё в период Мюнхенской речи".
Дед очень высоко ценил Мюнхенскую речь.
"Соответственно, тогда ещё Россия вынесла себе окончательно - смертный приговор, и теперь перед нами открылся масштаб задач абсолютно астрономического порядка".
Всем очень нравилось быть "нами" и решать задачи глобального масштаба. Мне тоже нравилось.
Гуфсиновский чин безмолвствовал, а если это был сержант Гонзалес....
"России предстоит выиграть глобальную войну в одиночку. Не просто выстоять в ней, а выиграть ее. Просто выстоять и заставить с собой считаться - уже мало.
Мы должны сделать то, что не смогла в свое время сделать Германия, последний крупный игрок в истории, осмелившийся бросить перчатку хозяевам текущего мироустройства, которые сидят на Уолл-стрит, и их верным друзьям - морским разбойникам во главе с семейкой Виндзоров".
Всякую мелкую шпану типа Каддафи, дед предлагал не брать в расчёт.
"Ну вы же понимаете..." - проводил он рукой, обращаясь в зал.
Зеки, кивали головой.
Конечно... Каддафи..
Чо там...
И гуфсиновский чин кивал головой.
Ну, и я тоже кивал.
Масштаб мышления деда мне нравился.
Я не знаю, сразу скажу наперед, верил ли дед в рептилоидов.
Вскоре я перестал посещать его лекции.
До меня дошли истории о его блестящих судебных баталиях, и я как-то передумал сотрудничать с его юридической конторой.
Думая о том, как он превратил свои три года в одиннадцать, я, глядя на свой приговор, слышал шорох крыльев полярной совы, крик белого лебедя и вспоминал о том, что "есть под Оренбургом фонтанчик..."
"Ну его", - решил я.
Поэтому наше с ним взаимодействие прекратилось.
Мы, конечно, встречались с ним, неоднократно, в столовой, в библиотеке. Он получал для меня журнал "Вокруг света" и заботливо передавал мне экземпляры раз в месяц.
Но политических дискуссий я с ним не вел.
Вспомнил лишь о его лекциях, отправляясь на СВО и думая о том, что было бы неплохо, что бы хоть что-то из его пафосных витийствований осело в головах тех, кто едет сейчас со мной.
Хоть что-то, кроме просто тяги к справке об освобождении.
Потому что, безусловно, что-то в речах этого забавного старика, было.
