Известна причина абсолютной бесполезности критики Бога. Если он есть, то выйти одиноко в поле, поднять голову и на чём свет поносить тучного мужика с бородой, сидящего на облаке, предъявляя ему какие-то претензии — нелепо. Вот поле, там цветы полевые растут, красивые. Чуть поодаль лес, тихое озеро, над которым солнце привычно клонится к закату. Всё это сочинил он, и то, что сейчас посреди этого поля — ты, нелепый и смешной организм, который послезавтра зачахнет, пытаешься быть чем-то недовольным и портить идиллию, — тоже часть замысла этого бородатого мужика, который милостиво разрешил тебе тут немного повыёбываться. И если Бог есть — то лучше быть той частью его замысла, которая хоть как-то интересна и привлекательна, как вот поле например, или лес, или озеро. А не той, что ходит как идиот по этому полю, изрезав все ноги осокой, и обиженно матерится. Ну а если никакого Бога нет — то ты со своими претензиями к несуществующему бородатому мужику втройне болван.

Или представьте, что русский язык придумал какой-то один человек от начала и до конца, и Вы этого человека пытаетесь почему-то и за что-то критиковать. То подступаетесь с академических позиций, с лупой выискивая несостыковки в рассуждениях. То не выдерживаете, и переходите на личное, осыпая ругательствами. Но чем дальше вас несёт — тем больше Вы становитесь остолопом. Потому что критикуемый человек придумал для вас и ваш академизьм, и ваши ругательства. Просто сочинил весь ваш понятийный аппарат за пару недель — как вы будете выражать эмоции и мысли, какими буквами их писать, какие звуки при этом издавать. И чем дальше вы заходите, чем более выверенными делаются ваши аргументы, и чем грязнее и изобретательнее ругательства, тем трагикомичнее начинает выглядеть ваш бунт. Ведь чтобы он был эффективен, вам приходится, спотыкаясь и падая, овладевать филологической технологией, которую этот старый гад и сочинил. И получается, что вы словно сдаёте экзамен по физике сверхсуществу, придумавшему саму физику. И с ним, стоя у доски, вступаете в дискуссию.

Бушин:

"...Когда я начал читать «Архипелаг» в 1979 г., то прежде всего был поражен, изумлен, ошарашен элементарной безграмотностью текста, обилием примитивного орфографического вздора. Тот, кто видел это сочинение в издании «Советского писателя» 1989 г. тиражом в 100 тыс. или то, что в 2007 г. вышло в Екатеринбурге тиражом уже в 4 тыс. (за 18 лет падение в 25 раз), может мне не поверить: ведь там по крайней мере с орфографией вроде все в порядке. Действительно. А дело в том, что в 1989 г. у нас во всех редакциях существовали многочисленные редакторы, бюро проверки, наконец, корректоры. Только благодаря этому сочинение Солженицына и вышло у нас в грамматически пристойном виде, за одно это ему следовало бы благодарить Советскую власть, а не брехать о ней.

Но издание, которое я приобрел во Франкфурте, вышло в Париже в таком зачуханном виде, где по скаредности хозяина или директора издательства «ИМКА-Пресс» Никиты Струве нет ни редакторов, ни корректоров — ведь им надо платить! Там книги выходили в таком виде, в каком автор представил рукопись, т. е. тут он голенький, без обработки, правки и прикрас. Что ж, это имеет свои достоинства с точки зрения подлинного знания об авторе.

Пойдемте прогуляемся по тексту «Архипелага». Я сразу — чуть не в обморок, когда прочел вместо «ас» (летчик) — «асС»… И далее: «нивелЛировать… балЛюстрада… агГломерат… мусСаватист… карРикатура и даже — анНальное отверстие…» Придя в себя, я подумал, что ж, это все-таки слова иностранного происхождения, не будем строги. Но с другой стороны, ведь автор имел высшее образование, окончил Ростовский университет, был там сталинским стипендиатом, да еще — два курса знаменитого московского Института истории, философии и литературы (ИФЛИ). Как же так?

Но вот ещё: «военная кОмпания… РККА обладало… прЕуменьшено» (1, 439). Ну, первое словцо опять иностранного роду-племени, второе — аббревиатура, тоже случай непростой, да и с этими «пре-» и «при-» многие путаются. Но имеет ли на это право нобелевский лауреат?

Однако же вот слова исконно, кондово русские, но и тут такая же достослезная картина, и мое изумление подскочило еще выше. Судите сами. Вместо «навзничь» автор пишет «ничком» и наоборот. Или: «западозрЕть… женщина в шелковом платьИ… мы у них в презреньИ… рассказ об одном воскресеньИ… при многолюдьИ… на мелководьИ… в ПоволжьИ… в ЗаполярьИ…» Опять однотипная неграмотность!.. Или: «вещи бросаются в тут же стоящИю бочку… Маркелов стал нЕ много, нЕ мало председателем месткома…» Но если все это были ошибки, так сказать, вполне «доступные» русскому человеку, то вот уж нечто вовсе запредельное: «восСпоминания» и даже — «подписСи» (2, 475)… Нет, так не мог написать русский человек, это что-то заморское. А разве может русский человек, русский писатель написать «дети околевали». Как о щенках!"©

— Константин Тимофеич... Вы случайно не были в партизанах?
— Н-нет, не приходилось.
— А на каком фронте вы служили?
— Я, к сожалению, не был на фронте... При главном штабе служил. Шифровальщиком.
— Кто там у вас заправлял?
— Генерал Гальдер, а потом Йодль... Я ведь при немецком штабе служил.

(с) К/ф "Мертвый сезон", из разговора советского разведчика Константина Тимофеевича Ладейникова и бывшего узника концлагеря Ивана Павловича Савушкина.

"Семьсот восемьдесят два, семьсот восемьдесят три, семьсот восемьдесят четыре...

Мускулистый, поджарый человек с неподвижным лицом, спокойными серыми глазами и решительной складкой поперек лба лежал на паркетном полу и считал удары собственного сердца. Счет шел сам собой, без участия мысли и ничуть ей не мешая. Когда человек лежал, удар его сердца в точности соответствовал секунде - это было многократно проверено. Давняя, еще с каторги, привычка, отдыхая, прислушиваться к работе своего внутреннего двигателя настолько вошла в плоть и кровь мужчины, что иногда он просыпался среди ночи на четырехзначном числе и понимал, что не прекращал счета даже во сне.

Эта арифметика была не лишена смысла, потому что приучала сердце к дисциплине, закаляла выдержку и волю, а главное - позволяла за каких-нибудь пятнадцать минут (то есть за девятьсот ударов) расслабить мышцы и воскресить силы не хуже, чем за три часа крепкого сна. Однажды мужчине пришлось долго обходиться без сна. В Акатуйском каторжном остроге его хотели зарезать уголовные. Днем сунуться боялись, ждали темноты, и это повторялось много ночей подряд."

В так называемой "загадке 41-го года" самое загадочное то, что она вообще появилась и что кто-то и по сей день спекулирует на вопросе: как могли случиться поражения 41-го. Между тем никаких фантастических версий происшедшего 22 июня не требуется.
СССР оказался тогда в том же положении, в котором окажется профессиональный боксер перед профессиональным убийцей, напавшим внезапно. Боксер и физически сильнее, и выносливей, но у убийцы техника, опыт, а главное - за ним выбор момента.
Красная Армия перед войной была обычной армией 30-х годов, не хуже и не лучше немецкой или французской. Вот только французскую немцы разбили, а у немецкой были два лишних года боевого опыта.
 
Сталин сделал максимум для того, чтобы СССР как можно дольше оставался не втянутым в войну и был как можно лучше подготовлен. Но точно предсказать момент нападения не мог ни он, ни советская разведка, ни даже немецкие солдаты и офицеры, думавшие до последнего момента, что через советскую территорию их будут вести в Персию. Агрессия готовилась в обстановке строжайшей секретности, и ставка на внезапность обеспечила Гитлеру первый успех. И несмотря на эту внезапность, немцы очень быстро в России завязли, и в переносном и в прямом смысле слова.
 
Эвакуация промышленности сделала немецкий удар ударом в пустоту, даже взяв Москву и Ленинград, Гитлер не смог бы лишить СССР экономической базы. Прекрасной оперативно-тактической подготовке имевших двухлетнюю боевую выучку немцев была противопоставлена перманентная мобилизация. Немцы натыкались на все новые и новые дивизии, формировавшиеся вместо и на месте разгромленных. Красную Армию можно было сравнить с жидким металлом: его разбивали, а он собирался вновь. И в этих боях набирался тот драгоценный боевой опыт, выковывались те генералы и офицеры, создавалась та школа мужества и та новая военная тактика, которые в итоге и обеспечили победу. Русские не проиграли войну за те восемь недель, которые отвел на наш разгром Гитлер. В декабре 1941 года вымотанные в боях под Москвой нацисты потерпели первое крупное поражение за всю Вторую мировую войну. И именно поражение 41-го года сделало итоговую катастрофу Гитлера неизбежной.

Запомните достаточно простую вещь. На войне всегда действует железная математическая формула - если гибель ста человек спасет тысячу, сто должны погибнуть, если гибель тысячи может спасти десять тысяч, пусть погибнет тысяча. Эта формула работает в любой армии мира, даже, страшно сказать, в американской. И генерал Брэдли вполне может спросить у своего подчиненного перед вынужденной атакой горного прохода танками в лоб на сильные позиции противотанковых орудий - “Скажи, сколько нам будет стоить эта атака?” И тот, не смущаясь, ответит: “Штук пятьдесят, Брэд”. И этих танков будет 47.

Так вот для рискованных операций, которые могут спасти множество жизней, но могут кончиться большими потерями для тех, кто их выполняет, создают специальные подразделения. Спецназ. Например в трех ротах рейнджеров, штурмовавших укрепления немцев на горе Понт-дю-Хо в Нормандии, потери только в этом бою убитыми и ранеными были 60%. Но их атака на хорошо укрепленную позицию немецких орудий береговой обороны должна была спасти куда больше жизней, и поэтому они атаковали, захватили позицию и дрались там, пока не кончились патроны. А когда кончились патроны, взяли трофейное оружие и дрались снова.

Так вот в масштабах всей войны русские стали всемирным спецназом, который ценой своих жизней спас еще большее количество людей от смерти, которая была им обеспечена в случае затягивания войны. Мы вот эти “неизбежные потери” вынуждены были нести чаще других, потому что имели дело с самым сильным противником и уничтожили три четверти его самых лучших сил в то время как остальные - одну четверть того, что осталось.

Русские, закаленные суровыми условиями жизни в своей стране, русские, имеющие строгую власть, которая способна удержаться даже в самых трудных ситуациях и мобилизовать страну на отпор врагу, русские, беспощадные к самим себе точно так же, как противнику - это всемирный спецназ.

Да, такая вот у нас историческая судьба.

Кому не нравится кормежка и интенсивные тренировки на выживание, может переехать жить в одну из стран - мировых полицейских. Там кормят лучше, работа менее пыльная. Зато очередное “мировое зло” в случае чего схарчит быстро. Ну видели этих ленивых толстых негроидных копов, которых в кино “плохие парни” мочат пачками в самом начале? Вот так и схрумкают ни за грош в очередной раз. А об русских опять обломают зубы.

Вывезти ведь мало. Надо ведь вывезненное куда-то привезти, а сталинская элита недвижимостью практически не располагала. В Военно-Историческом Журнале печатались материалы по "делу Жукова" - "линия защиты" заключалась в том, что из имущества "вменяемого" Жукову, в личную собственность им самим и близким к нему офицерами была обращена чепуха типа фотоаппаратов и часов. Сколько-нибудь ценные предметы были немедленно поставлены на баланс и увешаны жестяными бирками в качестве мебелировки кабинета, казенной дачи и пр. По снятии Жукова с постов и отправки командовать в Одесский округ вся эта мебель осталась в пользование - отнюдь не во владение - его преемнику по должности.

В "деле Жукова" был любопытный казус с автомобилем - одного из его замов обвинили в незаконном присвоении в Германии легковой автомашины. В оправдание офицер предьявил справку, что им в 41 году был сдан государству легковой автомобиль, причем правительство обязывалось по окончании войны автомобиль ему вернуть, или выдать взамен другой. В 45-м году на основании этой справки он и получил в управлении тыла СВАГ машину в личную собственность.

В целом при "опале Жукова в 45-м" по линии мародерства под него копали серьезно - без результатов.