На войне, как на войне.
Длинные начесанные волосы, длинная черная борода, дорогой спортивный костюм, надетый на голое тело и цепь с золотым массивным медальоном, на мощной заросшей черным волосом груди. "Вахаб", т.е. вахабит. Только что, тут же в кабинете я его осмотрел и нашел потертости от "разгрузки" и тусклый желтоватый кровоподтёк на правом плече.
Он не только вахабит, он ещё и дурак. Он попался как дурак и ведет себя как дурак. Он сидит напротив нас, развалившись на стуле и, несмотря на это, исхитряется смотреть на нас сверху вниз, всем своим видом изображая "крутого сына гор".
- Так, значит, на вопросы отвечать не хочешь? Прискорбно. Для тебя прискорбно. Поэтому даю тебе одну минуту, на раздумья, что бы принять правильное решение, и я искренне советую начать отвечать.
Голос следователя прокуратуры спокоен и вкрадчив. Но, дурачина, тут же демонстрирует правоту старинного утверждения, что "Чечня слов не понимает".
- Слюшай, какие вапросы, а? Лючше атпускай мэня скорее. У тебя наверно семья есть, жина, дэти? Есть же, а? Ти их пахоже савсэм не любищь. Атпускай мэня скорее. А то приедут мои зэмляки и разбираться будут, и с тобой, и с тобой.
Вахаб откровенно нам угрожает и, одновременно, над нами прикалывается.
- Посмотри за ним, я сейчас на одну минуту...
Это следователь обращается ко мне.
И мы остаемся наедине. Я не боюсь, что боевик бросится на меня. Он прикован наручниками к старинному чугунному радиатору, обыскали его хорошо и несколько раз (в т.ч. и я). Да и по физическим кондициям я вряд ли ему уступлю. Как и по "характеру". (А удар - это на 90 % характер.) Впрочем, он и не думает на меня нападать. Он меня презирает. Для него я всего лишь очередная "русская свинья", о которую "воину ислама" позорно марать руки. Свинью надо резать.
Прошло даже меньше минуты и "следак" возвращается в свой кабинет и в сопровождении двух омоновцев. Два сержанта, из которых один старший. Эдакие "шкафики", каждый ростом за "метр восемьдесят" и весом под центнер. В глазах "горца" впервые от момента нашего "общения" появляется, что-то похожее на страх.
- Вот этот кадр, хлопцы - поясняет следователь - не хочет отвечать на вопросы, и при этом, имел наглость неуважительно отозваться о России, обо мне, об эксперте, о наших семьях, о Российском МВД и, подчеркиваю особенно, об ОМОНе. Говорит, омоновцы - козлы. Вы уж поговорите с ним, разъясните "товарищу" ситуацию - куда он попал, и что надо делать. 15-ти минут вам хватит?
Один "шкафчик" задумчиво чешет подбородок, другой - затылок.
- Я, думаю, хватит... - сказал тот, который старший сержант.
- Вот и ладненько, а мы с экспертом прогуляемся, воздухами подышим.
Выходя из кабинета, уже я добавляю:
- Ребята, я его только что осмотрел. Поэтому, пожалуйста, без кровоподтеков и ссадин. Их появление оскорбит моё эстетическое чувство. И я буду крайне недоволен.
- Да не беспокойтесь, усё будет путём...
Мы честно гуляем 15-ть минут. Потом возвращаемся.
Нет никакой бороды, нет никаких длинных волос. Есть какие-то жалкие "кустики". Так обычно бывает, когда человека неквалифицированно стригут под "ноль" ножницами.
При нашем появлении, задержанный пытается что-то сказать, но из горла вырывается только сипение. Он смотрит на нас снизу вверх, и будь бы у него хвост, он им бы вилял. Весь его вид демонстрирует полную готовность к сотрудничеству и нацеленность на максимальное удовлетворение наших желаний.
- Так, - следователь осматривает подозреваемого как статую - а волосы где?
А правда, где волосы? На полу и костюме "вахи" их совсем не много.
- Да, съел он их - лениво поясняет омоновец.
- Ну, дарагой, у тебя и вкус - обращаюсь я к "чеху" - тут у нас парикмахерская через дорогу, хочешь волосом кормить тебя будем каждый день? Хоть заешься...
Теперь моя очередь прикалываться, но чечен не в том настроении, что бы понимать шутки. Его глаза расширяются от откровенного ужаса.
- А медальон где? - восклицает следователь - вы, чё, совсем одурели?! Хотите, что бы я вас за кражу привлёк?!
- Да, он и его сожрал. Прямо с цепью.
"Прокуроский" смотрит на задержанного:
- Сожрал?!
Задержанный сипит и кивает головой: "Да!"
- Что ж, надеюсь, тебе было вкусно.
- Если мы не нужны, то мы пойдем - это уже сержанты одновременно.
Следователь смотрит на «ваху»:
- Ну, как нужны?
И тот лихорадочно мотает головой из стороны в сторону: "Нет!"
- Можете идти.
- Если что, зовите...
"Следак" наливает стакан воды из графина и дает вахабу.
- А теперь первый вопрос...
И боевик начал говорить. Он отвечал на каждый вопрос, подробно и почти без пауз. Он ГОВОРИЛ. Где, в каком отряде и с кем он воевал, кто его переправил, каким путем добирался... Давясь и хрипя, торопливо и неудержимо. Слова лились рекой, водопадом. Иногда, видимо оставшиеся там, где-то там глубоко, в его вабитской душе, остатки чванства, заставляли его замолчать, пытались "перекрыть" эту "реку", но вопрос следователя: "Чего задумался, может мне тех двоих обратно позвать?" - прорывал эту жалкую плотину, и река слов разливалась дальше.
- Похоже, я уже не нужен, "акт" я представлю завтра.
- Угу, давай...
Торопливое рукопожатие. Ему не до меня, он уже весь в работе. "Момент истины".
На крыльце райотдела я опять столкнулся с сержантами.
- Вы, пацаны, мастера-а! Надо же додуматься...
- А что было делать? Не бить же его... - флегматично ответил "старший".
- Всё правильно, бить нельзя...
"Высшей формой гуманизма на войне является жестокость" (Хельмут Карл фон Мольтке-старший).