В армиях США, Великобритании существует негласный закон - ни слова о поражениях. Только о победах, не важно, мнимых или реальных. Военнослужащий должен быть убежден в своей силе. Никто не должен подрывать моральный дух нации.

...За период боев 1943 - 1945 гг. соотношение потерь составляло 10:14 не в пользу немцев. А ведь приходилось вести наступательные операции, когда, согласно военной теории, соотношение потерь обороняющихся и наступающих должно составлять 1:3.
 
Когда речь заходит о несомненных успехах наших действий в 1944 - 1945 гг., встречается и такой аргумент. Им противостояли уже не кадровые дивизии, а "фольксштурм", или части солдат, признанных ограниченно годными, так называемые желудочники. В таком случае возникает резонный вопрос: куда делись отборные немецкие дивизии? Или их все-таки к тому времени наша армия попросту уничтожила?!

Может быть, западные союзники воевали искуснее? Отнюдь. Полностью отмобилизованные войска Франции и Англии, находившиеся в состоянии объявленной войны Германии и занимавшие оборонительные позиции на хорошо укрепленной линии Мажино, были разбиты за 40 дней. 10 мая 1940 г. началось немецкое наступление, а Франция полностью капитулировала 22 июня ровно за год до начала Великой Отечественной. Париж к тому времени был уже захвачен.
 
Союзные войска англичан и французов имели к тому же численное и качественное превосходство в танках, которых насчитывалось на 1000 больше, чем у атаковавших немцев. Трофейные французские танки направлялись в дальнейшем на восточный фронт.

Авиация Великобритании едва не прекратила свое существование в ходе планомерных налетов люфтваффе и только из-за тактической ошибки его командующего Геринга, отдавшего приказ бомбить не аэродромы, а города, сумела уцелеть. Вскоре последовало нападение на СССР, и асам Геринга было уже не до Британии.

Воспоминания унтер-офицера 111 пехотной дивизии вермахта Гельмута Клуссмана:

...Главным оружием роты были пулемёты. Их в роте было 4 штуки. Это было очень мощное и скорострельное оружие. Нас они очень выручали. Основным оружием пехотинца был карабин. Его уважали больше чем автомат. Его называли «невеста солдата». Он был дальнобойным и хорошо пробивал защиту. Автомат был хорош только в ближнем бою. В роте было примерно 15–20 автоматов. Мы старались добыть русский автомат ППШ. Его называли «маленький пулемёт». В диске было кажется 72 патрона и при хорошем уходе это было очень грозное оружие. Ещё были гранаты и маленькие миномёты.
 
Ещё были снайперские винтовки. Но не везде. Мне под Севастополем выдали снайперскую русскую винтовку Симонова. Это было очень точное и мощное оружие. Вообще русское оружие ценилось за простоту и надёжность. Но оно было очень плохо защищено от коррозии и ржавчины. Наше оружие было лучше обработано.
 
Однозначно русская артиллерия намного превосходила немецкую. Русские части всегда имели хорошее артиллерийское прикрытие. Все русские атаки шли под мощным артиллерийским огнём. Русские очень умело маневрировали огнём, умели его мастерски сосредотачивать. Отлично маскировали артиллерию. Танкисты часто жаловались, что русскую пушку увидишь только тогда, когда она уже по тебе выстрелила. Вообще, надо было раз побывать по русским артобстрелом, что бы понять, что такое русская артиллерия. Конечно, очень мощным оружием был «шталин орган» — реактивные установки. Особенно, когда русские использовали снаряды с зажигательной смесью. Они выжигали до пепла целые гектары.
 
О русских танках. Нам много говорили о Т-34. Что это очень мощный и хорошо вооружённый танк. Я впервые увидел Т-34 под Таганрогом. Два моих товарища назначили в передовой дозорный окоп. Сначала назначили меня с одним из них, но его друг попросился вместо меня пойти с ним. Командир разрешил. А днём перед нашими позициями вышло два русских танка Т-34. Сначала они обстреливали нас из пушек, а потом, видимо заметив передовой окоп, пошли на него и там один танк просто несколько раз развернулся на нём, и закопал их обоих заживо. Потом они уехали.
 
Мне повезло, что русские танки я почти не встречал. На нашем участке фронта их было мало. А вообще у нас, пехотинцев всегда была танкобоязнь перед русскими танками. Это понятно. Ведь мы перед этими бронированными чудовищами были почти всегда безоружны. И если не было артиллерии сзади, то танки делали с нами что хотели.
 
О штурмовиках. Мы их называли «Русише штука». В начале войны мы их видели мало. Но уже к 43-му году они стали очень сильно нам досаждать. Это было очень опасное оружие. Особенно для пехоты. Они летали прямо над головами и из своих пушек поливали нас огнём. Обычно русские штурмовики делали три захода. Сначала они бросали бомбы по позициям артиллерии, зениток или блиндажам. Потом пускали реактивные снаряды, а третьим заходом они разворачивались вдоль траншей и из пушек убивали всё в них живое. Снаряд, взрывавшийся в траншее, имел силу осколочной гранаты и давал очень много осколков. Особенно угнетало, то, сбить русский штурмовик из стрелкового оружия было почти невозможно, хотя летал он очень низко.

Воспоминания унтер-офицера 111 пехотной дивизии вермахта Гельмута Клуссмана:

...Об СС
 
Отношение к СС было неоднозначным. С одной стороны они были очень стойкими солдатами. Они были лучше вооружены, лучше экипированы, лучше питались. Если они стояли рядом, то можно было не бояться за свои фланги. Но с другой стороны они несколько свысока относились к Вермахту. Кроме того, их не очень любили из-за крайней жестокости. Они были очень жестоки к пленным и к мирному населению. И стоять рядом с ними было неприятно. Там часто убивали людей. Кроме того, это было и опасно. Русские, зная о жестокости СС к мирному населению и пленным, эсэсовцев в плен не брали. И во время наступления на этих участках мало кто из русских разбирался, кто перед тобой эссэман или обычный солдат вермахта. Убивали всех. Поэтому за глаза СС иногда называли «покойниками».
 
Помню, как в ноябре 42 года мы однажды вечером украли у соседнего полка СС грузовик. Он застрял на дороге, и его шофёр ушёл за помощью к своим, а мы его вытащили, быстро угнали к себе и там перекрасили, сменили знаки различия. Они его долго искали, но не нашли. А для нас это было большое подспорье. Наши офицеры, когда узнали — очень ругались, но никому ничего не сказали. Грузовиков тогда оставалось очень мало, а передвигались мы в основном пешком.
 
И это тоже показатель отношения. У своих (Вермахта) наши бы никогда не украли. Но эсэсовцев недолюбливали.

Воспоминания унтер-офицера 111 пехотной дивизии вермахта Гельмута Клуссмана:

Солдат и офицер
 
В Вермахте всегда была большая дистанция между солдатом и офицером. Они никогда не были с нами одним целым. Несмотря на то, что пропаганда говорила о нашем единстве. Подчёркивалось, что мы все «камрады», но даже взводный лейтенант был от нас очень далёк. Между ним и нами стояли ещё фельдфебели, которые всячески поддерживали дистанцию между нами и ими, фельдфебелями. И уж только за ними были офицеры. Офицеры, обычно с нами солдатами общались очень мало. В основном же, всё общение с офицером шло через фельдфебеля. Офицер мог, конечно, спросить что-то у тебя или дать тебе какое-то поручение напрямую, но повторюсь — это было редко. Всё делалось через фельдфебелей. Они были офицеры, мы были солдаты, и дистанция между нами была очень большой.
 
Ещё большей эта дистанция была между нами и высшим командованием. Мы для них были просто пушечным мясом. Никто с нами не считался и о нас не думал. Помню в июле 43-го, под Таганрогом я стоял на посту около дома, где был штаб полка и в открытое окно услышал доклад нашего командира полка какому-то генералу, который приехал в наш штаб. Оказывается, генерал должен был организовать штурмовую атаку нашего полка на железнодорожную станцию, которую заняли русские и превратили в мощный опорный пункт. И после доклада о замысле атаки наш командир сказал, что планируемые потери могут достигнуть тысячи человек убитыми и ранеными и это почти 50% численного состава полка. Видимо командир хотел этим показать бессмысленность такой атаки. Но генерал сказал:
 
— Хорошо! Готовьтесь к атаке. Фюрер требует от нас решительных действий во имя Германии. И эта тысяча солдат погибнет за фюрера и Фатерлянд!
 
И тогда я понял, что мы для этих генералов никто! Мне стало так страшно, что это сейчас невозможно передать. Наступление должно было начаться через два дня. Об этом я услышал в окно и решил, что должен любой ценой спастись. Ведь тысяча убитых и раненых это почти все боевые подразделения. То есть, шансов уцелеть в этой атаке у меня почти небыло. И на следующий день, когда меня поставили в передовой наблюдательный дозор, который был выдвинут перед нашими позициями в сторону русских, я задержался, когда пришёл приказ отходить. А потом, как только начался обстрел, выстрелил себе в ногу через буханку хлеба (при этом не возникает порохового ожога кожи и одежды) так, что бы пуля сломала кость, но прошла навылет. Потом я пополз к позициям артиллеристов, которые стояли рядом с нами. Они в ранениях понимали мало. Я им сказал, что меня подстрелил русский пулемётчик. Там меня перевязали, напоили кофе, дали сигарету и на машине отправили в тыл. Я очень боялся, что в госпитале врач найдёт в ране хлебные крошки, но мне повезло. Никто ничего не заметил. Когда через пять месяцев в январе 1944-го года я вернулся в свою роту, то узнал, что в той атаке полк потерял девятьсот человек убитыми и ранеными, но станцию так и не взял…
 
Вот так к нам относились генералы! Поэтому, когда меня спрашивают, как я отношусь к немецким генералам, кого из них ценю как немецкого полководца, я всегда отвечаю, что, наверное, они были хорошими стратегами, но уважать их мне совершенно не за что. В итоге они уложили в землю семь миллионов немецких солдат, проиграли войну, а теперь пишут мемуары о том, как здорово воевали и как славно побеждали.

Воспоминания унтер-офицера 111 пехотной дивизии вермахта Гельмута Клуссмана:

...Самый трудный бой
 
После ранения меня перекинули в Севастополь, когда русские уже отрезали Крым. Мы летели из Одессы на транспортных самолётах большой группой и прямо у нас на глазах русские истребители сбили два самолёта битком набитых солдатами. Это было ужасно! Один самолёт упал в степи и взорвался, а другой упал в море и мгновенно исчез в волнах. Мы сидели и бессильно ждали кто следующий. Но нам повезло — истребители улетели. Может быть у них кончалось горючее или закончились патроны. В Крыму я отвоевал четыре месяца.
 
И там, под Севастополем был самый трудный в моей жизни бой. Это было в первых числах мая, когда оборона на Сапун горе уже была прорвана, и русские приближались к Севастополю.
 
Остатки нашей роты — примерно тридцать человек — послали через небольшую гору, что бы мы вышли атакующему нас русскому подразделению во фланг. Нам сказали, что на этой горе никого нет. Мы шли по каменному дну сухого ручья и неожиданно оказались в огненном мешке. По нам стреляли со всех сторон. Мы залегли среди камней и начали отстреливаться, но русские были среди зелени — их было невидно, а мы были как на ладони и нас одного за другим убивали. Я не помню, как, отстреливаясь из винтовки, я смог выползти из под огня. В меня попало несколько осколков от гранат. Особенно досталось ногам. Потом я долго лежал между камней и слышал, как вокруг ходят русские. Когда они ушли, я осмотрел себя и понял, что скоро истеку кровью. В живых, судя по всему, я остался один. Очень много было крови, а у меня ни бинта, ничего! И тут я вспомнил, что в кармане френча лежат презервативы. Их нам выдали по прилёту вместе с другим имуществом. И тогда я из них сделал жгуты, потом разорвал рубаху и из неё сделал тампоны на раны и притянул их этими жгутами, а потом, опираясь на винтовку и сломанный сук стал выбираться.
 
Вечером я выполз к своим.
 
В Севастополе уже полным ходом шла эвакуация из города, русские с одного края уже вошли в город, и власти в нём уже не было никакой. Каждый был сам за себя.
 
Я никогда не забуду картину, как нас на машине везли по городу, и машина сломалась. Шофёр взялся её чинить, а мы смотрели через борт вокруг себя. Прямо перед нами на площади несколько офицеров танцевали с какими-то женщинами, одетыми цыганками. У всех в руках были бутылки вина. Было какое-то нереальное чувство. Они танцевали как сумасшедшие. Это был пир во время чумы.
 
Меня эвакуировали с Херсонеса вечером 10-го мая уже, после того как пал Севастополь. Я не могу вам передать, что творилось на этой узкой полоске земли. Это был ад! Люди плакали, молились, стрелялись, сходили с ума, насмерть дрались за место в шлюпках. Когда я прочитал где-то мемуары какого-то генерала — болтуна, который рассказывал о том, что с Херсонеса мы уходили в полном порядке и дисциплине, и что из Севастополя были эвакуированы почти все части 17 армии, мне хотелось смеяться. Из всей моей роты в Констанце я оказался один! А из нашего полка оттуда вырвалось меньше ста человек! Вся моя дивизия легла в Севастополе. Это факт!
 
Мне повезло потому, что мы раненые лежали на понтоне, прямо к которому подошла одна из последних самоходных барж, и нас первыми загрузили на неё.
 
Нас везли на барже в Констанцу. Всю дорогу нас бомбили и обстреливали русские самолёты. Это был ужас. Нашу баржу не потопили, но убитых и раненых было очень много. Вся баржа была в дырках. Что бы не утонуть, мы выбросили за борт всё оружие, амуницию, потом всех убитых и всё равно, когда мы пришли в Констанцу, то в трюмах мы стояли в воде по самое горло, а лежачие раненые все утонули. Если бы нам пришлось идти ещё километров 20 мы бы точно пошли ко дну! Я был очень плох. Все раны воспалились от морской воды. В госпитале врач мне сказал, что большинство барж было наполовину забито мертвецами. И что нам, живым, очень повезло.
 
Там, в Констанце я попал в госпиталь и на войну уже больше не попал.

...И я дома, у заботливой мамы. Война кончилась. Первое время не могу понять, почему вокруг никто не умирает. Мозг упорно перебирает варианты: "Если этот умрет, надо то-то поручить тому-то..." Это прошло у меня только года через два. Я думаю, что пришел с фронта слегка ненормальным.

1. Хорьки спят до 20 часов в сутки.
2. Французы называют голубя "летучей крысой".
3. У тигров не только полосатый мех, но и полосатая кожа.
4. У рыбы сарган зеленые кости.
5. У осьминога прямоугольный зрачок.
6. У жирафов абсолютно черный язык, длина которого может доходить до 45 см.
7. Температура крови у рыб Антарктиды может достигать -1,7 градусов Цельсия.
8. Сердце кита бьется только 9 раз в минуту.
9. Самый длинный из зарегистрированных полетов курицы длился 13 секунд.
10. На Фолклендских островах на каждого жителя (2 тысячи человек) приходится по 350 овец (700 тысяч), а в Новой Зеландии - по 20 овец.
11. Кошачьи челюсти не могут двигаться в стороны.
12. Когда в 1850 году из Европы в Америку привезли первую партию воробьев, американцы так обрадовались, что закормили их всех до смерти.
13. Игуана может находиться под водой до 28 минут.
14. Зебра - белая с черными полосами, а не наоборот.
15. В древнем Египте главными вредителями полей считались не жуки и даже не саранча, а гиппопотамы.
16. Самка броненосца обладает уникальной способностью. При стрессовых ситуациях она может задерживать роды на срок до двух лет.
17. Нападая на свою жертву, акулы закрывают глаза, чтобы бьющаяся добыча их не поранила.
18. Самцы обезьяны лысеют точно так же, как и мужчины.
19. Разновидность морской звезды, называемая Lunckia columbiae может полностью воспроизвести свое тело из частицы длиной в 1 сантиметр.
20. Из-за механизма, отражающего свет назад к сетчатке, ночное зрение тигров в шесть раз лучше, чем у людей.
21. Змеи могут спать 3 года подряд, ничего не принимая в пищу.
22. Блоха может прыгать на 33 см за один прыжок. Если бы люди имели такую же прыгучесть, человек мог бы совершать прыжки на 213 метров!
23. Зоопаpк в Токио каждый год закpывается на 2 месяца, чтобы звеpи могли отдохнyть от посетителей.
24. Hесмотpя на гоpб, позвоночник y веpблюда пpямой.
25. Моpская звезда может вывеpнyть свой желyдок наизнанкy.
26. Животное, котоpое дольше всех может не пить - кpыса.
27. Оpангyтанги пpедyпpеждают об агpессии гpомкой отpыжкой.
28. Пpи недостатке еды ленточный чеpвь может съесть до 95 пpоцентов веса своего тела – и ничего!
29. Колибpи не могyт ходить.
30. У мотылька нет желyдка.
31. Летyчая мышь - единственное млекопитающее, котоpое может летать.
32. Кpокодилы глотают камни, чтобы глyбже ныpнyть.
33. Абгемахт может жить на 1200 Килокалориях в день!

Я вам честно скажу. Я не люблю домашних животных. Я не умиляюсь никогда красивым кошкам, и тем более собакам . Мне абсолютно насрать на черепах и птиц. Я скрепя сердце переносил хомяка в своей экссемье. А рыбок я люблю готовить.

Всё из детства. Я жил на севере. Лайка - охотничья собака. Кошка хуячила леммингов & бытовых мышей ради пропитания. У Торпеды даже миски не было. Самоокупаемость. Торпеду загрыз песец в неравной погоне по снегу.

Артоха, вторая лайка, с щенячьего возраста жил в пристройке в балке. Унего был GPS в башке. От природы. В выходной он спрашивал, Димон, сегодня чего брать будем?
- Пойдем глухаря ебнем?
- Арто, ну его в пизду, папаша за патроны меня скукожит. Давай белку погоняем с рогаткой. Тебе мясо, мне кайф.

Примерно так. Арто погиб из за суки, как положено. "Домашние собаки" паразиты у столовой толпой загрызли. По мужицки спрыгнул пёс в нижнюю тундру. Уважаю.

На заставе у меня был конь. Радж. Домашним животным, строго говоря лошадь и не называют, дело не в этом. Радж вообще был примерно по интеллекту как я сам. Только не пел под гитару. Не хотел. Совершенно иррациональное чувство юмора и выражение лица. Вот перекреститься могу, если мимо конюшни шла Ольга жена замбоя, Радж поворачивал башку и подмигивал. И не мне он подмигивал нихуя! Ей! Хотя мне она нравилась не меньше чем ему.

Это не байка, я мог ему сказать: "Отнеси Мишке записку" Привязывал записку на гриву. Приносил именно Мишке. А не какому-нибудь Андрюхе или Махмуду. Когда я уходил на вертолётную площадку, на дембель, плакал. Он сказал. Пиздуй давай, ты у меня уже четвёртый дембель. У Раджа была душа.

В 1987 году у меня умер дед. Ровно в этот день, сестра моя Ритка, притащила угольно-черного котёнка. Нарекли Тошкой.

В данную минуту, 2006 год. Тошка лежит на системном блоке. Он никогда не был "шалуном" "игруном" Сюси-пуси" и "ой какй котик" Ему всегда на всех было насрать. Иногда в прямом смысле. Ему осенью будет 19 лет. Он болеет. Доходит уже бедняга. Не ест почти ничего. Этот кот помнит СССР. Он помнит еду по талонам. Он ждал меня из армии. Он пережил моего отца. Он помнит даже, что я ходил в школу и приносил двойки. Он почти в три раза старше моего сына.

Он мурлыкал только под рукой папы. Принципиально. Я его люблю. Это свидетель более половины моей никчемной жизни. Мы синхронно поседели.