Не помню — мотылял маленьким, как рыло, лицом Женька. И обреченно, точно приносил себя в жертву, отвечал:
— Я ж только за здоровье! Я за то, чтобы всем хорошо было! Иначе — не по-людски!
И была женщина рядом с Женькой, из шелковых кружев вся, и смотрела на него, снизу вверх, как на монумент: «Может, не надо, Жень?..» — еле слышно шелестела, словно куст.
Женька возрастом мужик, рост выше среднего. Худой. На Женьке футболка без рукавов — чтобы под руками дышало. Плечи костлявые. Курносый, глаза — сказать бы серые, но ведь они не серые, а серенькие были. Белобрысый. Раньше таких много водилось, а теперь везде мало. Особенно в Москве мало, потому что много других, не белобрысых. Женька тут за столом не чужой, родня из Белгорода.
Медленные секунды покачиваются в Женькиной рюмке...
К моему уху ртом привалился Валерка:
— Вообще-то нельзя ему пить! Скоро такое начнется!..
— Какое?
— Куролесить будет! Всем даст! — Валерка почти влюбленно смотрел на Женьку. — Прикурить и просраться! Тебе для работы пригодится — колоритный материал!..
Женька вознес рюмку ко рту. Сказал, как Гагарин: «Поехали!..» — и выплеснул водку в запрокинутый рот. И всё. Сел и галантно позволил супруге нахлобучить ему в тарелку шапку оливье.
И ничего такого не было — ближайшие полчаса. Паясничал в телевизоре первый канал, по обочине стола из рук в руки плыли расписные фарфоровые лохани с салатами, с красными лоскутьями рыбы, с крапчатой колбасой, с перламутровым салом. Я уже и забыл про Женьку, и мне казалось, что все остальные забыли.
А потом разом вздрогнули двадцать, или сколько там их было, человек. Потому что Женька грохнул об стол худыми, похожими на телячьи ноги, руками — так, что подлетела вся снедь. Громко сказал:
— Тук-тук, *****! К вам можно?! Тук-тук, *****, к вам можно?! — снова пали костлявые руки.
Так начинался аттракцион «Прикурить и просраться».
— Тук, тук, *****!.. — Женька монотонно сотрясал стол, пока кто-то, жалостливый, не сказал:
— Входите!
И Женька как бы заново вошел в пространство праздника. С обеих сторон на него навалились — шелковая супруга и сестра-хозяйка, пытались обуздать: «Женя, тише!» — но Женька стряхнул их, как прах. И вышел из-за стола.
Похожий на беса-именинника, он плясал канкан. Высоко вскидывал ноги в резиновых шлепках, и каждый взлет кривой ноги сопровождало:
— Оп-па, *****! Оп-па, *****!..
Ему понадобились партнеры — их выкорчевывал из-за стола. Чтобы мужики по бокам — так хотел. Когда состоялось трио, он обвис у них на плечах, как раненый морячок.
С женщинами Женька танцевал танго, мелодию гудел сам:
— А мы с тобой о-Пя_ть танцуем! А я тебя о-Пя_ть! целую! Та-та, та-та, та-РА! — та-та-та!
Со стороны это выглядело так, что на ударном «РА» он пытается сломать партнерше спину. Когда те приноравливали позвоночник к его «РА», он хитрил, дольше положенного тянул свое «та-та», а после резко, как из засады, РАкал.
Он был прирожденным тираном. Разделял и властвовал:
— Дай обниму моего Петюню! — и яростно наглаживал холку добродушному и лысому, почти немолодому Пете, а секунду спустя уже низвергал вознесенного фаворита, умело отрыгивая тому в лицо свое имя — по отрыжке на каждый слог: — Же-ня!
И розовый, крупный, в сто кило весом, Петюня кротко улыбался бесноватому придурку.
Сатана из телевизора подкинул фамилию и идею.
Женька неутомимо и зычно, как болельщик, скандировал:
— Бас-ков-****-ков! Бас-ков-****-ков! Басков-****-ков!..
Подходил к каждому гостю вплотную и орал «****кова». Лицо у него оставалось серьезным, даже деловым.
На кухне курили и шептались те, кто еще раньше сбежал от плясок и воплей: хозяин квартиры — интеллигентный мужчина с холеной рыжей бородкой, преподаватель чего-то запредельно технического, и две немолодые женщины — экономика и социальная педагогика. И Валерка еще приплелся.
— Он неплохой, Женька. Сводный брат жены. Где-то в горячей точке служил, — оправдывался холеный. — Когда трезвый — нормальный мужик. А стоит пробку понюхать — и улетает в астрал...
— А где именно он служил? — спросил я, будто это что-то значило.
— Не знаю, — сознался холеный. — В горячей точке. Мало ли их в России было?..
Из гостиной донесся долгий бабий вопль. А потом дребезг посуды.
— Это он за скатерть потянул, — проницательно сказала социальная педагогика.
Холеный махнул рукой, обратился ко мне:
— Я листал один ваш роман, и вы знаете...
В этот момент Женька добрался до кухни. Он оглядел собрание и выбрал меня. Подошел, выкатил мутные, как самогон, белки глаз.
— Басков-****ков!!!
Пронзительный дикий голос вдребезги разнес уши и мозг.
Я сказал:
— Ты ****** орать.
Он удивился. Он оторопел и попятился. Оглянулся — призывая всех в свидетели. Да неужели?
Произнес:
— Ого!
Ухмыльнулся и аккуратно, как яичко снес, срыгнул целиком свое «Женя» — исполнил коронный номер.
Была такая передача «От всей души». Примерно так же я его ударил. От всего сердца. По маленькому детскому рылу. Может, и не было чести в том, чтобы бить пьяную паскуду, но удовольствия — вот его было с избытком.
Взвизгнули экономика с педагогикой. Вздернулся, как паяц на нитках, взвыл Валерка:
— Миха, ну, зачем так!..
Женька упал весь — даже шлепки его упали. На полу он раззявлено пообещал:
— Вот я только встану, и тебе ******. Железно. Только встану!..
Холеный кинулся водружать падшего родственника.
Женька поднялся, чуть постоял, пока не устаканился, а потом хищно цапнул со стола кухонный нож. И выронил. Я снова ударил. И, не давая ему подняться, поволок в коридор.
Из гостиной на шум уже торопилась прозорливая Женькина супруга — на нежной ее щеке алела недавняя мужнина плюха. Увидев, заголосила: «У-ой! У-ой!» Женька орал на все лады «тебе******»: то коротко рявкал, то долго, как ораторию, тянул. За нами бежал, стонал и подпрыгивал Валерка: «Миха, Миха!..»
Я вязал Женьку собачьим поводком — приметил в коридоре у двери, такой метра на два брезентовый ремень. Вязал на совесть, по рукам и ногам, затягивал узлы потуже. Валерка ужасался мне, но добросовестно помогал.
Вся гостиная столпилась в коридоре.
Женька, пока публика собиралась, грозно сопел. А затем принялся изображать контуженного.
Изгибался телом, вздувал жилы на лбу, рвал путы, кричал: «Огонь!» — и гнал в атаку «второй взвод».
Вся эта милитаристская эстрада вызывала сочувственные охи:
— Да развяжите же его! Как можно?!
Меня Женька называл комбатом. Орал:
— Комбат! Обходят, комбат!..
Потом он просто ревел. На одной ноте, как дурак.
— Ему больно, вы ему что-то передавили! — плакала Женькина битая супруга, а ей вторили остальные женщины, те самые, которых он полчаса назад ломал пополам в танго.
Я отвесил Женьке подзатыльник, сказал:
— Заткнись.
И он сразу заткнулся. Взгляд его стал хитрый, потом жалостливый. «Комбата» он заменил на «друга».
— Друг! Ты же мне друг? Ты мне прямо скажи — друг ты мне или не друг?
— Я тебе не друг, — отвечал я.
Он озадаченно поморгал и вдруг просиял:
— Тогда давай дружить! Давай? Ты мне друг? Тебя как зовут?..
Он выглядел присмиревшим и почти трезвым.
— Надо милицию вызывать, — шептались за моей спиной. — Он его искалечит.
Я слышал голос Валерки — он стыдился меня, оправдывался, извинялся, что привел в дом изверга.
— Вы знаете, действительно хватит, — хмуро вмешался розовый Петя. — Что вы себе позволяете?! Это все-таки человек, а не животное. Развяжите его немедленно!
Я оглянулся — они всей гостиной, всем застольем своим осуждали меня.
Я был не просто плохим — я был отверженным. Тем, кто нарушил все мыслимые человеческие табу. Поднял руку на пьяного. Которого, как и всю Россию, — умом не понять и аршином не измерить… Но раньше? Разве раньше бывало иначе? Пьяный всегда был сродни блаженному, юродивому — божьему человеку.
Вот событие далекой юности... Подруга наша Светка утешает чьи-то трясущиеся плечи. Валерка, кстати, там тоже присутствовал, на празднике. А суть в том, что одна девица изменила своему без пяти минут жениху. На балконе. Светка взяла дело в свои руки: «Ты успокойся, Славик. Пьяная баба — ***** не хозяйка...» И как посветлел лицом обманутый жених! Будто впервые за вечер услышал что-то здравое. Действительно, чего это он, дуралей, завелся. Забыл прописные истины: Каин не сторож брату своему Авелю, и не хозяйка ***** своей пьяная баба.
Была проблема, и нет проблемы. Посмеялись и забыли...
А вот московское событие пятилетней давности. Я в книжном работал. Нас трое там было: я, коллега мой Цветков и третья сотрудница — невыносимая Наталья. Однажды довела нас Наталья. И аж сама себя испугалась. Решила, что теперь мы ее точно сживем со свету. Закатила превентивную истерику. И тогда мы крепко задумались, я и коллега Цветков: и верно, не пора ли гнать к черту невыносимую?
Но раньше мне позвонил Натальин муж, Дима. Всей мощью отчаяния обрушился: «Наташку увольняете? Суки! Вы хоть понимаете, что я бухаю?! У нас же ребёнок маленький! А Я БУХАЮ!!!»
Это было созвучно: «Я пишу диссертацию!»
Или нет: «Я воюю!!!»
И я не нашелся, что возразить. Его аргумент обезоруживал. Мы были благополучные тыловые крысы, а он пропивал за нас кровь.
Я сказал Цветкову: «Цветков, мы не тронем невыносимую Наталью. У нее Дима БУХАЕТ...»
Никаких вопросов не возникло у коллеги Цветкова...
А с Женькой благополучно разрешилось. Валера после наплел всем, что я в запое был и себя не помнил: «Пока трезвый — нормальный мужик. А когда в запое — зверь!»
И все стало на свои места. И сразу меня простили за пьяную мою выходку с поводком.
— Он такой, да... Еще похуже Женьки нашего...
Посмеялись и забыли
Однажды тихой летней ночью несколько шведских отпускников, заночевавших в провинциальном кемпинге, переносятся в Совсем Другое Место. Разношерстная компания — престарелый мачо с женой и собачкой, пара фермеров-геев с котом, вышедший в тираж футболист, его супруга-стерва и дочка-садистка, бизнесмен-«ботаник» с семьей (всего четыре трейлера и десять человек) — застревает посреди бескрайнего поля для гольфа. GPS показывает, что машины стоят ровно на том месте, где их оставили вчера вечером, но электроника нагло лжет: вместо привычного пейзажа вокруг только аккуратно подстриженная трава до горизонта да смутные фигуры на грани видимости. Телефоны не работают, электричество и газ подходят к концу, рука вот-вот потянется к припрятанному оружию — и только из радиоточки доносится бесконечная ретроспектива Питера Химмельстранда, автор песен ABBA и других эстрадных групп эпохи диско. Но на самом деле музыкант здесь совершенно ни при чем.
В 2018 году ВЦИОМ сообщил пренеприятнейшее известие: 57 % российских граждан не верят в высадку американцев на Луне. Штаты водят весь мир за нос, документы сфальсифицированы, знаменитые кадры сняты Стэнли Кубриком в голливудских павильонах — ну а сама Луна обыкновенно делается в Гамбурге, и прескверно делается. Дорогие россияне не одиноки: теория «лунного заговора» родилась в США и до сих пор имеет там немало сторонников — хотя и не 57 % населения, конечно.
Джон Скальци «Крушение империи»