Ешё, говорят, помогает мантра: "Домовой, домовой, поиграл и отдай!"

Считается, что он должен резко усовеститься и вернуть покраденное!

Ложные воспоминания

Недавно решила выяснить у отца, как называется вкусное блюдо, которое он много раз готовил мне в детстве. Рецепт помню отлично: крепкий чай с большим количеством сахара, сливочным маслом и размоченными сухарями (все в одной кружке). Папа утверждает, что отродясь не слышал о подобной хрени и уж точно не стал бы кормить подобным ребенка. А я даже вкус помню...

Была у меня такая же фигня. помню отчетливо как в детстве меня с братом один раз родители водили гулять в парк. Мне этот парк очень запал в душу ,и через лет 5 мне захотелось туда вернуться. Мы с папой объездили все парки в городе, но того так и не нашли. да и родители говорили, что не помнят той поездки.

Знакомая ситуация, кстати. Мои воспоминания хранят нечто похожее - помню, как в бабушкиной квартире стоит сервант (не в той комнате, где сейчас), и помню, как я открываю нижний ящик, а там - проигрыватель для пластинок и ряд собственно детских пластинок в цветных обложках, помню, как мне нравится ковыряться в этом шкафу и слушать пластинки... И еще знаю, что старшие этого не одобряют, есть ощущение, что мой старший брат должен сей процесс контролировать, ну пластинки ставить, чтоб я, мелкая, не разбила чего ненароком... Поделилась воспоминаниями с бабушкой. Она говорит что этот сервант еще до моего рождения перенесли в другую комнату, а проигрыватель с пластинками стоял там еще когда мой папа был мелким и любил там копошиться... А помню все четко, как обычное воспоминание из детства, с папой об этом не говорила - только с бабушкой.. Вот так вот.

В дошкольном детстве у меня было Знание. Знание состояло в том, что в кладовке (маленькая такая комнатка полтора на полтора метра, я в ней потом Секретную Лабораторию оборудовал, где химичил, печатал фотографии и т.п.) в стене есть заваленное старыми вещами отверстие, закрытое решеткой, в которое может пролезть ребенок. И от этого отверстия в кухню идет ход, заканчивающийся таким же отверстием в стене (в самодельном шкафу, дверью которого служила кухонная дверь). Уверенность в существовании этих двух отверстий и хода между ними была такой абсолютной, что когда (в моем где-то шестилетнем возрасте) мама разобрала хлам в кладовке и этого отверстия там не оказалось -- удивление было близким к шоку. И меня не смущало, что этот ход должен был сначала попасть в туалет к соседям, а затем пройти сквозь наш коридор (такой своего рода объект получался).

А еще я помню парк в Днепропетровске, где были заброшенные аттракционы и летний театр. Мы с мамой там часто бывали, когда приезжали в отпуск в моем раннем детстве и я любил там играть -- лазить по всем этим заброшкам. В один из приездов (год где-то 1988) мы обнаружили, что эта территория обнесена проволокой с красными тряпочками на ней и стоят знаки радиоактивности -- привет из Чернобыля (видимо, померяли, ужаснулись, кинулись дезактивировать, а на заброшки решили не тратить силы и человеко-зиверты). И в тот год мы туда больше не ходили. А в следующий приезд -- я, уже самостоятельный, это место не нашел. Не так, как будто его срыли, а так, как будто его не было вообще. То есть если представить, что это место вырезали, а дыру стянули.
Потом расспрашивал местных (наших родственников), и выяснил во-первых, что про этот парк очень не любят говорить, во-вторых, что такого места они вообще не знают.

У меня тоже есть такое воспоминание.
Родилась и росла в поселке, в котором находится военный санаторий, и тогда там что-то строили что ли, и там на строительстве было задействовано много солдат срочников. У меня отец закорефанился с двумя парнями, они к нам на выходных приходили, помогали баню строить. Я с ними мультики диснеевские смотрела, вот как сейчас помню, шла какая-то передача и в конце сказали, что все, заканчивается, и один из них подколол, что и мультиков не будет, а я потом долго обижалась, потому что серьезно поверила. Мышей мультяшных мне в блокноте рисовали. Обедали и ужинали все вместе.
А как-то уже гораздо позже спросила у родителей про них, говорят, что не было такого, и баню нам дядька и местный алкаш строить помогали..

тоже было такое, в детстве помню с сестрой играли, любили рисовать всякие рисунки в тетрадь и какая-то родственница нам очень красиво туда рисовала всяких мультях, недавно виделись с сестрой, я вспомнила этот случай, а она говорит, что не было такого, хотя в ее тетрадь рисовали больше, почему я и запомнила...

Или гуляли как-то с парнем по неизвестному ранее району, зашли не туда, я и говорю - нам нужно мимо сгоревшего дома обратно идти, он спрашивает: "Какого еще дома?" Пойдем, говорю, покажу. Идем, я смотрю и глазам не верю: дом целый, на окнах шторы висят...

Сейчас вспомнила почему-то. Летом гуляла с коляской в небольшом леске, ну как лесок, так, 3 сосны около дома , наткнулась на классную полянку. Решила показать ее мужу, но так и не нашла ее. Ни в тот день , ни потом.

У меня нечто подобное порой бывает. Правда, не ложные воспоминания (с ними вроде бы всё в порядке), а просто очень частый эффект дежавю. То есть, очень часто я могу осознать, что всё это уже было, что я всё это помню и могу со 100% вероятностью сказать, что будет дальше (как-то раз мне это даже помогло на диф.зачёте. Я просто неожиданно вспомнил, как я отвечал на этот же вопрос, заданный преподом). В общем, очень странное ощущение. Ещё бывает. Даже не знаю, как это назвать... В общем, после того, как просыпаюсь, перед глазами появляется нечто вроде экрана от телефона (только не цветной). И на нём мелькают различные лица, действия... Всё это длится всего несколько секунд, но событий там умещается намного больше. Тоже довольно странное явление, благо, ничего мистического пока с этим связано не было. Ах да, последнее явление чаще всего появляется после сонного паралича.

Как назло, глаза в прямом смысле слипались, но сна не было. Несколько раз за ночь я включала телевизор, брала в руки книгу. Потом решила перебороть себя. Отключила телевизор, положила книгу и, выключив свет, стала считать. «Один… два… три… десять… восемьдесят… сто тридцать… двести пятьдесят…»

А дальше… Дальше действие разворачивалось по сценарию фильма ужасов. Лежа в кровати, уже почти уснув, я услышала сквозь сон негромкий стук в окно. Лениво поднявшись, подошла к окну и, открыв штору, пришла в ужас. На дороге возле моего дома стоял автобус из похоронного бюро с черной полосой посередине.

Из него на меня смотрели в окна мои знакомые, которые покинули этот мир и переселились в «другой». Я почувствовала, как холодеют мои руки и пальцы ног, как на лбу и носу выступает пот, как ноги становятся ватными, а язык прилипает к небу. По телу стали бегать мурашки. Возле моего окна стоял отец моей подруги детства , дядя Леня.

— Наташка, почему ты так испуганно на меня смотришь? – спросил он и, улыбнувшись мне, продолжил, — Я тебе плохого ничего не сделаю. Оденься и выйди на улицу… Потолковать нужно… Я продолжала стоять и с ужасом смотрела на улицу через оконное стекло.

Из автобуса стали выходить люди. Многих из них я лично видела в гробу. На них были те же вещи, в которых их видели знакомые и друзья, провожая в последний путь.

— Почему ты не выходишь к нам? — спросила Тамара,которая умерла неделю назад.

— Ты не бойся нас… Мы тебе плохого ничего не сделаем… Нужно бояться живых, а не мертвых…

— Что вы здесь делаете? – испуганно спросила я, подумав, что за мной пришла СМЕРТЬ,

— Я не хочу умирать! Не хо-чу! Там плохо, там страшно и там темно…

— Посмотри на меня, — произнес дядя Леня и вновь улыбнулся, — Посмотри на меня внимательно… Разве я плохо выгляжу? И на самом деле… Дядя Леня последние десять лет своей жизни очень часто болел и был очень грузным.

Сейчас передо мной стоял подтянутый живой мужчина с ясными глазами.

— Я живу в прекрасном месте, — произнес он, — в сосновом бору… Это место идеально для моего здоровья.

— Что вы здесь делаете? – заплетающимся языком спросила я, — Вы же все мертвецы.

— Пришли проведать вас, землян, — вмешался в разговор один мой хороший знакомый, который погиб в автомобильной катастрофе.

Я не помню, что было дальше… и сколько я стояла минут или секунд с открытым ртом. Потом… Потом я у них спросила:

— Что там? По ту сторону жизни? Там страшно? Плохо?

— Нет, — сказал дядя Леня,

— Там другая жизнь… Другие понятия о жизни…

— Вы хотите назад… к нам… на Землю?

— Мы хотим покоя… Хотим, чтобы бы Земляне нас не трогали, не обижали и помнили, что мы всегда рядом с вами, мы следим за вашей жизнью…

— Следите? – испуганно спросила я.

— Вот, пришел посмотреть, как моя супруга будет покидать наш дом… Тяжело ей это делать… Тяжело… Вот я и пришел помочь ей, поддержать её…

— Дядя Леня, — после непродолжительного молчания, спросила я, — Вы хотите к нам? В нашу жизнь?

— Моя миссия на Земле закончена… Все, что мог, я сделал… Сейчас я дома.

— Дома? – с недоумением спросила я, — Как это дома? Дома я… А вы не дома… Вы в гробу…

— Ха-ха-ха, — весело рассмеялись мертвецы.

— Наташенька, — сказала Тамара, моя соседка, которую похоронили неделю назад.

— Это ты гостья… Земная гостья… А гроб… Так мы покидаем ваш мир…

— Только не вздумайте мне сказать, что там хорошо… Что там есть загробное царство, и все живут припеваючи, как в сказке.

— Почему все живут припеваючи, как в сказке?! Нет… Жизнь и там не райская… Там нужно тоже трудиться и жить… Там вечность… А здесь остановка…

Я уже не помню, что я спрашивала, что они мне говорили, только помню одно, что я задала несколько вопросов, которые по сей день заставляют меня задуматься над многим.

— Как часто вы посещаете нас, и как часто вам хочется увидеть нас?

— Практически никого из нас не тянет на Землю… Но есть исключения… Бабушки и дедушки, у которых остались маленькие внуки, желают увидеть малышей… Они приходят к ним ночью, когда те крепко спят, — произнес дядя Леня.

— Я хочу увидеть сына… Прижать его к себе… Я его оставила такого маленького, такого беспомощного… Я ушла от него тогда, когда он так во мне нуждался… Я не очень часто навещаю его… Времени нет на это, — с досадой в голосе произнесла Тамара.

— У нас своя жизнь, и не беспокойте нас по пустякам… Не приходите на могилу, когда вам вздумается… Не тревожьте нас… Не мучайте нас и не терзайте наши души… Для этого есть церковь… Идите туда… Молитесь за упокой нашей души, — проговорил дядя Леня.

— Почему?

— Вы вторгаетесь в иной мир… Мир, непонятный вам… Придет время, и ты сама все поймешь…

— Кому там плохо, в этом другом мире?

— Кому плохо? Тому, кто сам себе вынес приговор и лишил себя ЖИЗНИ?… Это страшно… Это очень страшно… Этих людей не принимаем МЫ, наш мир, и в вашем они уже мертвы… Они пытаются подселиться к умершим, но это невозможно… Бог дал человеку жизнь, и только Бог может у нас её отнять.

— Дядя Леня, не пугай меня. Ты что, хочешь сказать, что убийца… Человек, который лишил жизни другого, в вашем мире живет лучше, чем тот, кто сам распорядился своей судьбой?

— Наверное, да… Эти люди — рабы… Они принимают вновь прибывших… Они работают с ними… Проходят с ними адаптацию… Учат их жить по нашим законам…

В комнате зазвенел будильник… Я стояла посредине комнаты в одежде и вся тряслась от страха… По сей день я так и не могу понять, что это было: СОН ИЛИ… А если ИЛИ…

Юстус - оверквоттер визаут бордерс!

Эту историю мне рассказала наша бухгалтер, произошла она с ее знакомой – Валентиной.

Жизненный путь Валентины ничем не отличался от многих других. Выросла в счастливой дружной семье, окончила институт, работала бухгалтером на заводе, вышла замуж, через несколько лет родила дочку Анастасию. Вроде бы, что еще надо – живи и радуйся…

В 2 года у Насти диагностировали серьезную болезнь. Точно не помню диагноз, что-то с онкологией связанное. И диагноз был неутешительный. Папашка проявил себя с «лучшей стороны» – сказал, что больной ребенок ему не нужен, собрал вещи, ушел и больше никогда не появлялся в их жизни. Валентина осталась одна со своей бедой, хотя и родители, и друзья - все помогали по мере возможности. А Настя потихоньку чахла. Два года больниц, операция, различные лекарства, поездки на консультации к светилам науки и «бабушкам». Ничего… Нет результата. Дочка медленно умирает у нее на глазах. И, конечно же, походы в церковь и молитвы. Валентина всей душой молилась Богу и всем святым о спасении своего ребенка. Все глаза выплакала в церкви у иконы Богородицы, умоляя об исцелении дочери.

Наступил самый критический момент: Настя лежала в больнице, вся в трубках и капельницах, не вставая, а врачи уже твердо сказали – это конец, последние недели, шансов нет. Есть вариант делать еще одну операцию, но 1 шанс из миллионов, что она поможет, а не отсрочит неизбежное на пару недель или что Настя не умрет в операционной. Что нет смысла мучить ребенка напоследок. Валентина все равно лелеяла надежду на этот единственный шанс, умоляя врачей взяться оперировать. Всю ночь накануне операции она просидела без сна у кровати дочери, снова и снова взывая к Пресвятой Деве Марии, прося помощи, чтобы она дала сил Настюшке перенести операцию. Совершенно разбитая и опустошенная, задремала, сидя на стуле, перед рассветом. И приснился ей сон, что явилась к ней Дева Мария, смотрит на нее как-то сурово, чуть ли не с раздражением, и говорит: «Я помогу твоей дочери. Она поправится. Но больше НИКОГДА и НИ О ЧЕМ меня не проси».

Операция прошла успешно. Настя потихонечку, крошечными шажочками пошла на поправку. Весь медперсонал отделения светился от радости вместе с матерью – чудо… Конечно, это не чудесное исцеление как по мановению руки, но все равно чудо, ведь безнадежный ребенок был. Понадобилось еще полгода лечения и реабилитации, чтобы полностью победить болезнь.

В школу Настя пошла вместе со своими сверстниками. Представляете, какое счастье для матери. Настя росла симпатичной, смышленой, озорной девчонкой. Настоящим солнышком для матери, которая всю себя положила на воспитание дочери. Валентина полностью забыла о себе, не пыталась создать новую семью, в ее жизни был только один смысл – Настя.

Настя росла, закончила школу, поступила на первый курс, хотела быть переводчиком. Со временем Валентина начала замечать за дочерью странное поведение: учебу подзабросила, стала раздражительной, чуть что - в крик, в истерику, взгляд какой-то блуждающий. Она и не сразу поняла, в чем дело. А может, и не хотела понимать, что после всего пережитого на них свалиться еще и эта беда – наркотики.

Что дальше было, вообще описать сложно. Настя бросила учебу, шаталась по притонам, выносила ценные вещи из дому, диким криком орала на мать, требуя денег на очередную дозу. Не получив желаемого, избивала мать, клочьями выдирала у нее волосы, заталкивала ее в туалет, закрывала дверь и устраивала обыск, вынося все, что находила. Подалась зарабатывать проституцией, так как «мамка жадная», денег не дает, а то, что дает или находит, – мало. В общем, сложно сказать, где Валентина больше горя хлебнула: с больным ребенком или взрослой наркоманкой.

Конечно же, она просила, умоляла, ругала дочь. Трижды определяла на лечение в наркологические центры. Толку – ноль. Каждый раз после курса лечения Настя уже через пару дней после возвращения была «обдолбанная». Наркомания вообще такая вещь – пока сам не захочешь, никто и ничто тебе не поможет. А желания, судя по всему, и не было…

И, конечно же, Валентина снова молилась за свое дитя. Но молитвы, как и в тот раз, не находили ответа. Однажды, когда Настя в приступе очередной ломки опять избила мать и, вырвав у нее из ушей золотые сережки, убежала за очередной «дозой», Валентина в приступе полного отчаянья рыдала на диване. Лежала, уткнувшись в подушку, одновременно и молясь, и проклиная Бога и Богоматерь за все то, что ей пришлось пережить. Казалось, что вместе с этими молитвами-проклятиями выходила ее душа. Дальше заснула и снова сон. Будто бы в кресле напротив дивана сидит Дева Мария, задумчивая и грустная такая. И говорит, глядя в потолок, как будто обращаясь к самой себе: «Я же говорила: больше ни о чем меня не проси. Я еще тогда не должна была вмешиваться и помогать тебе. Не суждено твоей дочери было выжить. Такая у нее судьба была. Такое твое испытание в этой жизни. У тебя потом еще должна была быть семья и двое детей. Которых ты бы воспитала прекрасными, значимыми людьми. Но ты так держалась за свою дочь, так не хотела ее отпускать, что мы поняли, что если ее у тебя забрать, то ты не сможешь исполнить то, что тебе по судьбе заложено, что ты вслед за дочерью пойдешь. И оставили тебе Анастасию – без судьбы. Что из этого вышло – сама видишь. Уже скоро она все же уйдет от тебя. Держись. И прости. Не надо было тебя слушать, но меня очень тронули твои молитвы».

Через месяц Настя умерла от передозировки. Два дня пролежала мертвая в доме-притоне среди обколовшихся наркоманов, которые под кайфом даже не понимали, что один из них уже докайфовался. Валентина сама ее нашла. Обеспокоенная долгим отсутствием, пошла проверять все известные ей точки. Когда пришла в тот дом, то там был только его наширявшийся хозяин, который спиной подпирал дверь в комнату и, еле ворочая языком, пытался уговорить ее не заходить туда: «Не ходите… Там страшно! Настька дохлая… Воняет…»

С тех пор прошло уже лет пять. На Валентину смотреть страшно – не человек, а призрак, зомби какой-то. Ходит, разговаривает, но в глазах совершенная пустота, и на лице никаких чувств не отображается. Совершенно седая в свои 50 с небольшим. Из квартиры выходит только в магазин, в церковь и на могилу дочери. Просит поскорее ее забрать...

Отличная история!

Странная история о странном человеке

Историю эту рассказала в начале девяностых жена одного из дядьев, женщина очень земная по характеру и восприятию. Это я к тому, что поверила ей фактически сразу. Ну не было у неё, не могло быть такой бурной фантазии. Тетушка была человеком сложной судьбы, многие считали что у неё тяжелый характер. А мне было с ней интересно, как с любым, видевшим многие стороны жизни человеком. Виделись мы нечасто, но уж если виделись, оторвать нас друг от друга было очень непросто. Эту историю я услышала летним вечером, когда у нас зашел разговор о сверхъестественном. Тетушка довольно долго сомневалась, стоит ли рассказывать, такой уж был у неё характер, не любила она непонятного и странного. Но, в конце концов, рассказала.

История записана мной от первого лица и немного стилистически подправлена для удобства почтеннейшей публики.

Мне тогда было лет шестнадцать. Время трудное было, мать моя умерла, а мачеха, которую отец взял в дом после её смерти, спала и видела, как бы меня со свету сжить. При отце еще трогать меня боялась, а уж как уедет он, так, случалось, и палку о спину мою ломала. Я видная была, созрела рано, да еще и одна из лучших работниц в нашем колхозе, многие парни из селения за мной ходили, но нельзя было даже и подумать взглянуть на кого-то - мачеха сразу доносила отцу.

Работала я в колхозе, но всё, что зарабатывала, мачеха прибирала в кладовую. Меня кормила едва-едва, и то, чтобы не сказали чего люди отцу. Но ходила я в залатанном платье и старых чувяках, давно протершихся на подошве. Хорошие ботинки, что привез мне отец с заработков, мачеха отобрала и спрятала в сундук, а мне выдала свои старые стертые чувяки, которые лишь тем были хороши, что не жали. Там и от подошвы-то осталась половина. Чтобы не бились сильно ноги, я подкладывала в обувь тряпье и траву. Это увидел как-то мимо ехавший председатель нашего колхоза, двоюродный брат моей покойной матери. Спросил, почему в таком старье хожу, увидел по моему лицу, что не хочу я говорить об этом, стыдно мне, и нахмурился. Знал он мачеху мою, терпеть не мог её, но до поры старался не лезть в семью своего зятя. А вот не стерпело сердце, когда племянницу увидел в отрепьях. Посадил он меня в телегу и поехал к дому отца. Спокойно и ровно, как всегда, глядя в глаза, он отчитал мачеху и велел ей дать мне хорошую обувь. Ничего не сказала мачеха, пошла и принесла мне ботинки, подаренные отцом. Дядю люди уважали и побаивались, хотя человек он был добрый и мудрый, но мог и разгневаться. А уж если гневался, его даже лучшие друзья остановить не могли. И мачеха его нрав знала, потому и побоялась перечить. Напоследок сказал ей дядя, что будет присматривать за мной и никому не позволит дочь сестры обидеть. С тем мы ушли со двора.

Подвез меня дядя в сад, где я работала, и по своим делам уехал. А прежде сказал, чтобы обращалась к нему, если мачеха будет злобиться. Я поблагодарила его, хотя на душе было тяжело и страшно. Кто знал лучше эту ведьму, чем я? Не спустила бы она мне унижения.

С тяжелым сердцем работала я. Видимо, по лицу было видно, как мне худо. А рядом работал соседский парень, Эмин, сильный, видный, красивый, с горящими глазами цвета молодой бирюзы. Нравился он мне очень, но даже смотреть в его сторону я не смела. И вот, как полдничать люди сели, прислал он сестру свою меня звать в артель. Со смехом и шутками приняли меня в компанию, угостили у кого чем нашлось. Хорошо улыбался Эмин, и сердце мое билось чаще, когда смотрела на его голубые глаза и белозубую улыбку. А когда день стал клониться к закату, его сестра пошла провожать меня домой и завела речь о том, какой славный брат её, и какое доброе у него сердце. Но я не знала, что ответить, не учили меня ни шуткам, ни улыбкам, ни словам любви. Опустив голову, едва слышно сказала я, что отец решит за меня, и ушла во двор.

Мачеха была неожиданно весела и приветлива. От её улыбки мороз побежал у меня по коже. Зная её нрав, я не сомневалась - что-то она задумала. Но что? Я решила быть настороже. Занялась своими обычными делами, подмела двор, подоила корову.

Неожиданный возглас из-за дома заставил меня подобраться. Мачеха причитала в голос. Я поспешила за дом и увидела, что огромная деревянная бочка, в которую мы собирали дождевую воду, пуста, а почерневшая от времени доска у самого днища выломана. Не могла она просто так сломаться, не могла прохудиться. Но мачеха велела мне не теряя времени отправляться за водой на дальний ручей, что находился за сельским кладбищем. Уже стемнело, в те времена у нас не было на улицах освещения. Кто выходил в ночи, нёс с собой фонарь или факел. Мне мачеха дала старую керосиновую лампу, велев вернуть её в целости и сохранности. Лампа была наполнена до отказа, помню, это удивило меня, ведь мачеха славилась своей скаредностью.

Делать было нечего. Я взяла большое ведро и отправилась к ручью. Дорога лежала мимо кладбищенской ограды, в неярком свете огня лампы я видела покосившиеся могилы с выбитыми на них арабскими буквами. Я не боялась кладбища, никогда не боялась мертвых, живые для меня были страшнее. Вот и сады где я работала с утра до ночи, находились почти у самой старинной молельни, в которой когда-то жил местный мулла, отправлявший покойников в последний путь. В то время, о котором идет речь там был склад инвентаря для сельскохозяйственных работ. Мне показалось, что я увидела чью-то тень рядом с молельней, но это мог быть кто-то из ребят-колхозников, оставшийся допоздна.

Когда миновала я место между двумя холмами, между которых было кладбище, то увидела в свете луны на холме фигуру человека. Странно стоял он, как будто привстав на колени и вытянув ко мне сложенные руки. И тут случилось что-то, чего я не понимаю до сих пор, но никогда до самой смерти моей не забуду. Сильная рука обхватила меня за талию и развернула. Почти сразу услышала я грохот выстрела. Мужчина, державший меня и заслонявший своим телом, разжал объятия, отобрал лампу, отбросив её далеко в сторону, в самый ручей, и толкнул меня в направлении селения.

-Беги к дяде, домой не возвращайся, - сказал он негромко и с таким странным акцентом, как говорят орусы (русские).

В страхе припустила я по дороге, а потом услышала пронзительный отчаянный крик. Я не могла не повернуться на этот крик. На холме, там, где стоял человек, теперь боролись двое. Ужас обнял меня, я не могла сделать ни шагу, потому что зрение меня обманывало. То людей я видела двух, а то один становился... птицей, огромной птицей с мощными крыльями, которыми он хлестал и бил врага.

Тут кто-то схватил меня за руку и потащил по дороге, и я не сразу поняла, что это Эмин. Я споткнулась и упала, разбив колени, и тогда он поднял меня на руки и помчался как олень. А я тряслась от ужаса в его объятиях, потому что видела две фигуры на холме, которые вот только что боролись, а потом вдруг исчезли.

Эмин принес меня к дому дяди и постучал. От пережитого ужаса я не могла говорить, поэтому говорил он. Нас впустили и завели в дом. Я как сквозь сон слышала голоса. Эмин говорил, что задержался, чтобы убрать инвентарь, а потом услышал выстрел со стороны кладбища. Видел он, как шла я за водой, но не решился подойти, а услышав выстрел, бросился на помощь и нашел меня, оцепенелую и белую как известка. И принес в дом председателя, потому что нести меня в дом моего отца опасался.

Кто-то вложил мне в руки кружку с горячим молоком и усадил на овечью шкуру возле печи. Но лишь спустя какое-то время я смогла сделать пару глотков. Тётушка, дядина жена, добросердечная женщина, покормила меня как ребенка, с ложечки, кукурузной кашей с тыквой и молоком и постелила постель в большой комнате с печкой. Она пыталась расспросить меня о том, что случилось на дороге возле кладбища, но слёзы полились у меня из глаз и я плакала, пока не уснула.

На следующий день дядя объявил, что я остаюсь у них до возвращения отца. Он промолчал о том, что случилось ночью, но я сама, выходя со двора, увидела дроги, на которых везли завернутое в саван и зеленое одеяло тело. Ворота дома моего отца были открыты настежь и несколько мужчин стояли возле них, провожая дроги в последний путь.

Мачеха моя умерла ночью. Лишь много позже услышала я краем уха сплетню, а может и правду, о том, что лицо её было отмечено печатью смертного ужаса. Словно бы увидела она нечто такое, что её сердце не вынесло.

Под утро этого же дня пастухи, выгонявшие овец на пастбище, нашли у подножья холма совершенно седого мужчину, обезумевшего от страха. При нём было ружье, скрученное с неимоверной силой, так, что дуло смотрело в сторону приклада, а в кармане оказалась довольно крупная сумма денег. Он говорил странные вещи, и в числе прочего, что наняла его моя мачеха, узнав, что он меткий стрелок. Он должен был прострелить керосиновую лампу у меня в руке, чтобы сгорела я заживо в её пламени. А потом появился некто, вставший между ним и мной, появился из тени и двигался так быстро, что пуля не успела его обогнать. И другие вещи говорил он, странные и внушающие опасения в здравии его рассудка. Когда его увезли в город, все вздохнули с облегчением.

Прошло время прежде, чем страх оставил меня. Я жила у дяди, под присмотром его жены и моих троюродных сестер, и жизнь эта казалась мне поистине прекрасной. Мои родичи помогли мне пережить скорбь от известия о том, что отец мой умер на чужбине. А потом, спустя несколько месяцев, в один из светлых весенних дней в дом дяди пришли сваты от того, кто уже владел моим сердцем. Так я вошла хозяйкой в дом, в который не надеялась когда-нибудь войти. Но даже стоя за занавесью в комнате для новобрачной, я помнила могучую фигуру человека? птицы? кого-то, кто спас мне жизнь, я была уверена в этом.

Сейчас много людей говорят, что есть другой мир, что есть бог и ангелы. Не знаю, дочка, правда это или нет. Я лишь знаю, что кто-то с крыльями, сияющими в свете луны, пришел на помощь мне, защитил меня в ту ночь, когда убийца, нанятый моей мачехой, целился в меня с вершины холма.