Роман Щербина
“О любви и дружбе”: Испытание Гришковцом
Наивный зритель все еще смотрит на театральную сцену как на сакральный источник культуры и искусства. Прикосновение к которому духовно возвышает и воспитывает чувство прекрасного. Не замечая, отказываясь понимать, что современный театр может вообще ничем не отличаться от привокзального ларька с вонючей шаурмой, после которой будешь три дня дристать дизентерией. Сегодняшний театральный зритель должен быть постоянно насторожен и подозрителен как амбарная мышь, обнюхивать каждую афишу как замаскированную ловушку с отравленной приманкой. Нельзя верить никому и ничему – ни вывескам авторитетных театров, ни заслуженным постановщикам, ни, тем более, известным актеришкам. Мне – можно.
Постановками сейчас занимаются прекрасные люди, вообще никому не подконтрольные, находящиеся в полете свободного творчества. Люто ненавидимый всем театральным закулисьем Владимир Мединский попытался было интеллигентно обсудить с мэтрами культуры наведение порядка в черных дырах прожорливых театральных бюджетов, но вместо иронично-сатирических баттлов-каламбуров в стихах Пушкина и Грибоедова, обнаружил перед собой щелкающие крокодильи пасти разъяренных творцов – под рёв сирены Кости Райкина еле успел уйти через окно, бросив через плечо две гранаты.
– Паркуйся прямо под окном. Мотор не глуши. Я сейчас выйду.
Самовыражаются эти прекрасные люди так как им вздумается – у них свое, сугубо личное понимание смысла и способов «творчества». Пошлятина, бездарные кривляния, смакование педерастии, лживые извращения оригинальных смыслов – все это теперь рабочие инструменты авторских перфомансов. Теперь можно всё. Снимать хореографию революционных матросов, насилующих гимназисток. Подчеркнуть декаданс Нины Заречной, напудрив ей ноздри кокаином. МакМерфи будет сидеть в психушке по доносу в КГБ и драть там сошедшую с ума от ревности сестру Ретчед. Ведь искусство должно «удивлять и провоцировать», даже если для этого ему придется насрать вам на коврик под дверью.
– Лоботомия. Только лоботомия.
Творцы сегодня любят драматично махать с афиш рукописями пьес, «запрещенных в СССР» типа «Самоубийцы» Николая Эрдмана, довольно вторичной попыткой копировать слог Михаила Зощенко. «Прометеи», несущие зрителям божественный дар – забракованный грамотной цензурой мусор. Не говоря уже о том, что даже в самом распрекрасном спектакле, в любой момент на сцену может выйти условная «жена табакова» или «дочь захарова» и замешать ложку говна своей бездарности в банку меда постановки – жрите, дорогие зрители, не обляпайтесь.
Оценки имеет право выносить только своя тусовка – тупой зритель все равно до уровня творца не дотягивает, пусть сидит и молча смотрит, никто не собирается ему здесь угождать. Люди сюда не развлекаться должны приходить, а духовно перерождаться в муках, стоически преодолевая скуку и непонимание. Государство должно финансировать эти театральные оргии тоже безропотно – нельзя подступать к Искусству с шаблонами статистики посещаемости или душными моральными нормами – Костя Райкин тут же истошно взвоет про хрупкие души творцов, которые сиволапая цензура топчет тоталитарными сапогами репрессий.
– Не учите нас заниматься Искусством осваивания государственных бюджетов!
Зритель, кстати, тоже вносит свою долю хаоса в этот театральный ад. Откуда-то же берутся все эти люди на соседних креслах, которые каждый раз пугающе безумно ржут над выпученными глазами, плоскими «шутками» и спущенными штанами лицедеев. Пишут потом отзывы – мол, прекрасная комедия, фантастическая игра актеров, всем рекомендую.
В итоге, покупая даже дорогущий билет на расхайпованный рекламой, обласканный театральной тусовкой и восторженными отзывами зрителей спектакль, можно беспомощно столкнуться с ужасом трехчасовой пытки херней без антракта (и, соответственно, без буфета с анастезией!). Как в случае с популярным спектаклем «О любви и дружбе», например. Который состоит из трех мини-пьес разных авторов, представителей (намеренно или случайно они так подобраны – непонятно) принципиально разных драматургических дивизионов.
Вообще, есть три понятные категории востребованных современных отечественных драматургов, если сортировать их грубо и тезисно. Первые – это советские драматурги, работы которых были признаны еще в СССР. Специалисты с отличным образованием, проработанными смыслами и достоверными характерами в своих работах. С умеренным эпатажем уровня психоделического символизма «Ежика в тумане».
Вторые – тоже с советским образованием, но с неудачными попытками творчества, которым не дали хода согласующие комитеты по тем или иным причинам. Этих обожают различные виктюки, падкие на всякую скандальную «необычность». Самого Виктюка «особенный» путь в Искусстве уже довел до страстного творческого союза с Ефимом Шифриным, как мы знаем. А тогда яркой личности еще приходилось крутить вот такие витиеватые фиги в карманах. Отстаивать право на постановки сомнительных пьес так же активно, как недавно поддерживал победу киевского майдана и уголовные шалости Пусси Райот.
– Все что делается через задницу – безумно вдохновляет.
Ну а третий типаж – это постперестроечный треш, когда во времена расцвета «СПИД-инфо» и «Мести Бешеного» драматургами становились вот такие персонажи как сегодняшний богемный суперстар Евгений Гришковец. Феномен успеха Гришковца впечатляет. Разгорячившиеся театралы обмахивают себя программками – культовый, трогательно исповедальный, наивно косноязычный, нестандартно неуклюжий. Как мило бубнит и картавит, какое ощущение незакрепленности живой ткани текста. Какая поразительная простота формы, доступная всем, близкая каждому. Между тем, не нужно быть глубоким знатоком драматургии, чтобы узнать в работах Гришковца основное творческое амплуа автора – душный пиздабол. Тот самый, знакомый многим типаж, который после “два по сто” начинает грузить по любому поводу каким-то бесконечным потоком сознания, который ему самому кажется крайне глубоким, остроумным и оригинальным, но все почему-то отмахиваются от его откровений уже через пять минут – да заткнись ты уже, заебал.
– А мне у вас в театре нравится. Я у вас остаюсь. Драматургом!
Когда вот эти унылые гундосые стендапы стали давать со сцены под видом прорывной драматургии новых форм, многие даже отреагировали с живым интересом – это еще что за говно такое?! Тут возникла путаница – то ли высеры Гришковца это что-то «посконно-народное», недоступное снобам, то ли «искусство не для всех» до которого быдло еще не доросло. В итоге, все вроде как смирились с этим т.н. «творчеством», пьески стали брать в работу прочие постановщики, а сам Гришковец начал считать себя чуть ли продолжателем традиций Бунина в современной литературе.
– Гришковец? Бунина? Зина, убирай, детка, водку!
В итоге, спектакль «О любви и дружбе» получился скомпонован по всем трем указанным категориям. Разогрев публики чудовищной херней от Гришковца, где невыносимое убожество материала актеры пытаются вытянуть выпученными шарами и брызжущими слюнями. Маразматическая история от «запрещенной» диссидентской Петрушевской про высосанную из пальца «проблему», над которой персонажи бьются в бессмысленной истерике 40 минут. И хитовый мейн-ивент по старой доброй советской пьесе Злотникова, написанной как будто специально под фирменный бухой перфоманс гормонального sexy-beast Андрея Мягкова, токсично прущего на Алису Фрейндлих. Где селебрити-харизму дает модная после «Аритмии» Ира Горбачева, где актеры заражают друг друга своим куражом, взвинчивая градус угара до упора, и рвут измученный долгим андеркартом зал просто в клочья и на бис.
То есть, имеются, конечно, и свои жемчужины в репертуарах московских театров. Но, будьте готовы поработать лопатой в куче навоза в их поисках.
До встречи в театральных буфетах в новом сезоне!
