Вообще не считается!

Про нелюбовь к человечеству.

Прочитал «Задачу трёх тел» Лю Цысиня, настолько понравилась, что просто не могу не поделиться пересказом сюжета и впечатлениями (внимание, спойлеры!).

Жила-была одна девочка. Однажды у неё на глазах четыре спортсменки-красавицы-комсомолки забили до смерти железными прутьями её папашу. Присутствовавшая там же мамаша сошла с ума, а девочку отправили валить лес. Потом её взяли работать в обсерваторию, и на ней женился инженер. В обсерватории девочка слушала радиопередачи из космоса, и однажды приняла такой сигнал: «всем, кто нас слышит, в связи с тем, что наша планета скоро погибнет, ищем подходящий для обитания мир с развитой биосферой и покорными туземцами». Девочка тут же отстукала в ответ координаты Земли и написала: «Биосфера наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Придите и владейте нами». Передачу перехватил один из сотрудников обсерватории, поэтому девочке пришлось его убить. А заодно ещё и своего мужа, но чего только ни сделаешь ради такой великой цели, как завоевание Земли инопланетянами.

Потом обсерваторию разогнали, а девочку выгнали на мороз. Она пошла в деревню, сказала крестьянам «Я умная» и начертила на песке несколько формул. Крестьяне восхитились и накормили её пельменями. Девочка съела пельмени и задумалась: «а ведь не все люди гады, бывают и приличные, может, не стоило их так радикально сдавать инопланетянам Землю». А тут у неё ещё и дочка родилась, и совсем уж девочка смягчилась, но изменить ничего не могла.

Потом её из деревни вывезли, поместили в университет и она стала крутой учёной. А через несколько лет нашла тех красавиц-спортсменок, что забили до смерти её папашу. Позвонила им, собрала на том же самом месте, где они когда-то «геройствовали», встала в гордую позу и говорит:

- Меня зовут Иниго Монтойя. Вы убили моего отца!

А те такие:

- И чё?

А она им:

- Покайтесь!

А те такие:

- А если не покаемся, то чё? Что ты такого можешь с нами сделать, что с нами ещё не сделали?

Посмотрела на них девочка и видит – нет уже никаких красавиц-спортсменок, а стоят перед ней три усталые мрачные тётки (четвёртая из них к тому времени уже окончательно догеройствовалась), больные, покалеченные, как внутри, так и снаружи. Ничего им девочка не сказала, а тётки над ней посмеялись визгливо, как ведьмы из «Макбета», и уковыляли в туман.

Ещё там был один богатый мужик. Он любил птиц. Очень-очень любил. И переживал, что люди их истребляют. Девочка пришла к этому богатому мужику и всё рассказала. Про обсерваторию, пришельцев, грядущее истребление человечества. «Клёво!» - сказал богатый мужик, - «а давай я тебе новую обсерваторию построю, чтобы ты могла с ними общаться и сигналы подавать, чтоб они мимо не пролетели». Так и сделали. Купил богатый мужик танкер и сделал на нём плавучую обсерваторию. Плавучую - это чтобы всякие шпиёны не лезли. А девочка в этой новой обсерватории первым делом отстучала послание: «Дорогие пришельцы, я передумала, не надо нас завоевывать. Просто убейте нас всех. Мы это заслужили. Люблю, целую, надеюсь на скорую встречу».

Пришельцы обрадовались и решили чего-нибудь девочке подарить. Думали, думали и подарили ей суперкомпьютер, способный манипулировать пространственно-временными законами (тут очень хочется спросить, нафига им было куда-то лететь и кого-то завоевывать, если у них был такой суперкомпьютер, который мог бы запросто всё им починить и наладить, но тсс, «не любо, не слушай, а врать не мешай»). Причём хитро подарили. Они сначала его построили у себя на орбите. Архивнули его в нескольких измерениях, так что он стал размером с два протона. Потом эти протоны отправили на Землю на сверхсветовой скорости (потому что типа с протонами так можно, какое-там хитрое мумбо-юмбо, суперструны и всё такое). Причём в процессе они ещё два раза ошиблись, сначала на одно измерение больше сделали, потом на одно меньше (я этот момент отмечаю, потому что тут имеется единственное место в тексте, где автор пытается шутить, но лучше бы не пытался).

Короче, прилетел суперкомпьютер на Землю и начал курощать местных учёных. Чтобы они пока пришельцы летят, не успели чего-нибудь такое этакое изобрести. Курощает он их примерно так же, как Гомеостатическое Мироздание у Стругацких, только куда менее изобретательно. Ну там разные символы на сетчатку глаза проецирует. Или в процессе эксперимента меняет законы природы, так что учёные теряют веру в Её Всемогущество Великую Физику. А учёный без веры в Физику сразу теряет волю к жизни, угасает и чахнет, и в какой-то момент сводит счёты с жизнью.

Так суперкомпьютер заморил кучу учёных, в том числе и дочку той самой девочки (я забыл сказать, девочка забеременела от своего мужа, того, которого убила, причём практически перед самым убийством). Девочка расстроилась, конечно, но решила, что это началось чаемое ею Великое истребление человеков, тем и утешилась. Кстати, тот богатый мужик, когда нанимал инженеров и техников на плавучую обсерваторию, честно им говорил, что так, мол, и так, занимаемся предательством человеческой расы, якшаемся с пришельцами, чтобы они нас всех уничтожили. А ему в ответ: «Ура! Правильное решение! Давно пора! С нами, людьми, только так и надо!»

Ещё там был один такой учёный, наноматериалами занимался. Его тоже суперкомпьютер курощал, но тут вмешались военные. Они к тому времени как-то занервничали. Ну, типа учёные чахнут и мрут, как-то это некузяво. Надо разобраться. И отправили того учёного внедриться к тем, у которых плавучая обсерватория, чтобы понять, чего происходит. Он и понял. А когда понял, прилетел в Панаму и натянул поперёк Панамского канала паутину из нанонитей. Как раз когда там плавучая обсерватория проплывала. Ну короче, обсерватория - хрясь и пополам! Богатый мужик - хрясь и пополам! И ещё куча народу туда же, но кто ж их считает («краснорубашечники, сэр!»).

А девочку, которая к тому времени стала уже почтенной пенсионеркой, схватили военные. И говорят ей: «вот, ты думала, пришельцы – они хорошие и научат людей добру, а у них на планете тоталитаризм, фашизм и никакой толерантности». И показали ей видео с той планеты (видео они на руинах разрубленной плавучей обсерватории нашли). А на видео действительно полный тоталитаризм во все края. Девочка-пенсионерка посмотрела и говорит:

- Что ж, я-то думала, что они лучше нас, а они, оказывается, такие же как мы. Зато теперь я уверена, что они точно убьют всех человеков, могу помереть спокойно.

Военные обалдели такие и говорят:

- Что ж нам теперь с тобой делать?

- А что вы со мной можете сделать такого, что со мной ещё не сделали?

Встала и ушла от них. А военные взяли того учёного, который нанонити натягивал, и поехали с ним в поле. На саранчу смотреть.

Вот такая вот музыка, такая вот задача трёх тел. Я, конечно, в диком восторге. Хочу прочитать вторую книгу, надеюсь, там будет такой же трэш, угар и мизантропия.

Ах да, забыл упомянуть, там ещё пришельцы у себя на планете живой компьютер строили. Из тридцати миллионов человек. Точнее, военных. Ну, там из каждого сделали живой транзистор, а подразделения распределили по функциям: кавалерия – шина передачи данных, пехота – процессор и ОЗУ, тыловые службы с табличками и перьями - ПЗУ и так далее. Причём он у них даже работал, хотя и очень медленно. Я бы проникся оригинальностью данной концепции, если бы не читал чего-то очень похожего у одного отечественного автора ещё лет десять тому назад. Там, правда, деды в минобороны из салаг живой компьютер делали. Подозреваю, что это некий общий сдвиг компьютерных инженеров – как только они видят людей, слаженно выполняющих команды, они сразу думают, как бы их к полезному для общества делу приспособить и расчётное устройство из них соорудить.

Возвращаясь к «Задаче трёх тел», поразительно, конечно, насколько ясно и доступно в тексте сформулирована простая мысль: «после всего того, что человечество наворотило за свою историю, оно не заслуживает ничего другого, кроме полного уничтожения». Кажется, до сих пор ещё никто из писателей так жёстко вопрос не ставил… А, стоп, было-было. В самой что ни на есть классике советской фантастики. Там тоже интеллигентный учёный, вконец доведённый творящимся вокруг беспределом, предлагает инопланетянину истребить всех человеков. А тот сначала отнекивается, дескать, жалко мне вас, болезных, но потом просьбу выполняет, хотя и в очень ограниченных масштабах.

Но, кстати, вот интересно, я не припомню подобного сюжета в англоязычной фантастике. То есть нет, там герой может перейти на сторону Чужих и даже сражаться против людей, из-за большой любви, как в «Аватаре», или из принципов, как в каком-то романе Саймака (там человек стал на сторону подпольной организации андроидов…. правда, там, насколько я помню, тоже без женского влияния не обошлось). Но вот, чтобы заявить: «дорогие алиены, пожалуйста, убейте меня и всех моих сородичей, потому что мы – зло», такое могло бы прозвучать только из уст какого-нибудь психического маньяка, причём гротескно-карикатурного. Но у Лю Цысиня героиня психически нормальна, дееспособна. Да и показана с некоторым сочувствием, вполне понятно, почему она приняла такое решение, после того, что с ней и её семьёй сделали добрые люди.

Есть у меня такое ощущение, что такое сходство сюжетов между классикой советской фантастики и китайской (а Лю Цысинь уже фактически классик) вызвано схожим травматическим историческим опытом. Гражданской войны, террора, попыток реабилитации жертв, поиска виновных, когда оказывается, что те, кто когда-то участвовал в тех событиях, либо объявлены героями, либо находятся на таких социальных позициях, что неуязвимы для критики, ну а рядовые исполнители сами же потом попали под маховик репрессий, и их скорее жалко, и уж точно бессмысленно предъявлять к ним какие-либо претензии.

Вообще, когда читаешь у Лю Цысиня о «культурной революции» и её последствиях, поневоле переносишь всё это на советский и постсоветский опыт, и как-то да – чувствуешь сходство и в событиях, и в общественной атмосфере. Понятно, что в Китае была своя специфика, и сравнивать стоит с большой осторожностью. Но всё же на каком-то таком базовом, что ли, уровне… вот в самом этом идеологическом угаре, в безжалостной расправе над врагами, вообще в том, что врагом может быть объявлен кто угодно, в любой момент, в страхе, который распространяется от человека к человеку, в той лёгкости, с которой люди предают, лгут, убивают… Лесоповал, опять же, одинаково безжалостный и к людям, и к природе. Да, и, конечно, этот привычный до отвращения бюрократическо-идеологический маразм. Партия решает, права теория относительности или не права. И если партия решит, что не права, то все, кто «за Эйнштейна», подвергнутся чистке. Партия решает, кому жить, а кому умирать, а почему она так решает – а кто его знает. «Система, сэр!»

Я и раньше думал, что историю СССР продуктивнее было бы сравнивать именно с историей коммунистического Китая, а не с историей западных стран, но вот после «Задачи трёх тел» ещё больше в этом мнении укрепился. Всё-таки, да, есть что-то очень похожее в тех двух странах, что-то в самой организации общества, в антропологии, вообще в культуре в целом.

В темном-темном космосе на темном-темном корабле.

Чистый космохоррор встретишь редко. Как правило, это хоррор планетарный — леденящие кровь истории о том, как бравые космонавты высадились на неизведанной планете, но что-то пошло не так. Еще более распространен хоррор «нашествия» — когда бравые инопланетяне высаживаются на Земле — и снова что-то идет не так. А вот кристально чистого хоррора о том, как страшно и неуютно может быть в корабле, летящем в открытом космосе — раз-два и обчелся.

Составить этот топ было очень трудно. Сначала пришлось отмести все нашествия и планетарные приключения, потом, скрепя сердце, отказаться от таких текстов, как «Чужой» Алана Дина Фостера (все-таки это новеллизация, а не оригинальная история), и в итоге выяснилось, что в этот раз стоящих топа произведений кот наплакал очень и очень скупо.

Роберт Хайнлайн, «Спасательная экспедиция» (Sky Lift, 1953)

Строго говоря, это не хоррор в чистом виде. Это хороший, крепкий рассказ от классика научной фантастики, в котором поднимаются вопросы морального выбора, долга и ответственности. В нем нет таинственного скрежетания по обшивке с той стороны, нет морзянки от покойных космонавтов и даже инопланетяне не маячат на периферии сюжета. Однако в области психологического хоррора он — один из лучших.
Человек, поставленный перед выбором: гарантированная смерть нескольких сот колонистов из-за не доставленной вовремя сыворотки — или же почти гарантированная смерть собственная от перегрузок — сюжет весьма выигрышный, где на фоне трагедии выбора можно порассуждать о морали и ценностях. Однако Хайнлайн здесь этого не делает (хотя во многих других своих произведениях использует возможность пропагандировать свои взгляды с лихвой), он лишь рассказывает историю, проводя своего героя до самого конца. Необходимость выбора проста и страшна — и найти третий вариант или избежать последствий не получится, поскольку это неумолимые законы физики и физиологии. И спрятаться, избежать, заменить себя другим под предлогом «я не могу, у меня лапки», невозможно — это же космос!

Джеймс Типтри-младший, «Мимолетный привкус бытия» (A Momentary Taste of Being, 1975)

Еще одна изначально научная фантастика, которая сейчас может с полным правом рассматриваться и в жанровом поле хоррора. Корабль, летящий сквозь ночь, странное инопланетное существо за переборкой и что-то липкое, непонятное, опускающееся на экипаж, медленно сводящее его с ума. Если бы Алиса Шелдон (а таково настоящее имя Джеймса Типтри-младшего) хотела сделать из этого сюжета чистый, кристаллизованный хоррор, у нее бы получилась конфетка, на которую и сейчас бы ориентировались многие мастера жанра. Но ей были важнее мораль и философия. Да, осознание, что человечество всего лишь горстка «сперматозоидов» — в этом есть что-то жутковатое (и из этого тоже можно было сделать чистый — может быть, даже и био — хоррор), но жутковатое эмоционально-интеллектуально, без продирающего до печенок первобытного ужаса.

Станислав Лем, «Терминус» (Terminus, 1961)

От прекрасного гуманиста и тонкого юмориста Станислава Лема сложно ожидать хоррора (хотя некоторые эпизоды «Соляриса» могли бы натолкнуть на мысль, что при желании автор может прекрасно работать и в этом направлении). Вот и этот рассказ (как и большая часть в нашей подборке) первоначально и не рассматривался как принадлежащий к хоррор-жанру.
Хотя, казалось бы, вот он, необходимый инструментарий, чтобы напугать впечатлительного читателя: замкнутое пространство, овеянное флером гибели и затухания (привычные в этой роли старые готические замки, заброшенные психбольницы и пустынные особняки сменились на почти что списанный космический корабль), трагедия давно минувших лет и ее жертвы, осколок тех событий — старый дворецкий… то есть санитар… то есть человекоподобный робот… Идеальный набор, чтобы создать готический космохоррор — и Лем пользуется им, как знаток жанра, не впадая в типичные для фантастики наукообразные рассуждения. Пилота Пиркса фактически мучают призраки погибших — еще один если не штамп, то сюжетообразующий готические романы элемент. И Пиркс поступает, как и сотни его предшественников — но прав ли он?

Роберт Янг, «Приглашение на вальс» (Invitation to the Waltz, 1982)

Еще один космохоррор в совершенно готической традиции. Настолько, что замени космический антураж на заброшенный особняк — и история словно придет к нам напрямую из XIX века, чуть ли не из-под пера Эдгара По (ведь это он так любил персонифицировать смерть, болезнь и безумие).
Космическая станция, давным-давно покинутая, плывущая в пустоте и безмолвии с мертвым грузом на борту. Полурассыпавшиеся в прах скелеты слепыми глазницами наблюдают за призрачным танцем голограмм. И единственное живое существо, которое встречает случайно попавший на эту станцию космонавт. Но живое ли? И существо ли?
Честно говоря, «имя» этого существа вызывает несколько нервозную улыбку. Ерсиния Пестис тоже звучит неплохо, а уж Вариола Вера так вообще словно создано для какой-нибудь героини фэнтези-романов — но что выбрал автор, то выбрал, пусть даже и в итоге отдает некоторым морализаторством.

Джордж Р. Р. Мартин, «Летящие сквозь ночь» (Nightflyers, 1980)

Так уж получилось, что имя господина Мартина теперь долгие годы будет ассоциироваться исключительно с «Игрой престолов» (даже не с «Песнью Льда и Пламени»!) — но что поделать, таковы суровые законы массовой культуры.
Итак, снова в черном-черном космосе летит одинокий-одинокий корабль. В нем — группа ученых, которые гонятся за таинственными неизученными существами, и капитан корабля, никогда не показывающийся пассажирам, но при этом постоянно наблюдающий за ними. Уже последнего тезиса достаточно, чтобы на его базе создать неплохой сюжет о вуайеризме. Тем более что ученым не чуждо ничто человеческое и они весело и задорно совокупляются при любом подходящем случае. Да, в этом плане ожидающие от Мартина чего-то «пикантного» не разочаруются, хотя, конечно, упор в повести делается совершенно не на это.
В перерывах между совокуплениями, занятиями спортом, едой, развлечениями и научными спорами, пассажиры начинают задумываться о личности капитана. Ну а правда, что это он — ни разу во плоти перед ними не появился, только голограммой? Присутствующему среди них телепату предлагают залезть в мозг капитана, и тут все — БДЫЩ! — и заверте…
Первоначально неспешное повествование (в упрек можно поставить излишнее количество действующих лиц), перемахнув через экватор сюжета начинает развиваться весьма динамично, нагнетая как типичное для триллера эмоциональное напряжение, так и живописуя яркие картинки расчлененки в невесомости. Мартин на полную использует преимущества космохоррора: замкнутое пространство, зависимость от исправности систем корабля и полная беспомощность перед опасностью. При этом он не идет по самому легкому пути — те самые таинственные неизученные существа, к которым так стремятся пассажиры, вообще не играют ключевой роли в истории (кроме катализатора путешествия и причины грустного философского осознания в финале).

Тесс Герритсен, «Химера» (Gravity, 1999)

Этот, надо сказать, не самый лучший медицинский триллер занимает первую строчку в нашем топе по одном простой причине — в нем практически нет фантастики. Да, сюжет строится на фантдопущении — на МКС попадают микроорганизмы, которые, мягко говоря, не совсем дружелюбны к людям, — но место действия (реально существующая МКС) и время (где-то примерно сейчас) превращают его в суровый триллер-симулятор возможных событий. Насыщенность мелкими деталями быта астронавтов, моделирование действий антагониста и протагониста с учетом реальной обстановки и физики станции (а не перенос в укомплектованный вундервафлями космолет, где можно сколько душе и сюжету угодно играться с гравитацией, расположением помещений и функциями приборов) — все это очень подкупает и вызывает уважение к автору.
Правда вот послевкусие от романа подпорчено слишком уж явной подтасовкой карт в пользу одной из сторон и чересчур романтично прописанными семейными ценностями. Однако это тот случай, когда, как писал Марк Твен, «Дело в том, что мой герой (или — моя героиня) очутилися в таком оригинальном, безвыходном положении, что я и сам не знаю, как его (или — ее) из этого положения вывести». Герритсен вывела несколько топорно, практически закатив на рояле обратно в кусты — но при этом физиологически верибельно (по крайней мере, для слабо разбирающихся в медицине читателей).

И еще желательно помнить, что он был ненавистником СССР, если даже не открытым русофобом!

После такого пересказа читать категорически расхотелось 

Увы! Всю жизнь читаю во время пищеприема!

Мир до сих пор не осознал суть процедуры чтения. По большому счету, чтение похоже на эмбриогенез. Это самая таинственная вещь в биологии: непонятно, зачем плоду за несколько месяцев повторять всю историю жизни на Земле.

Когда мы читаем книжку, мы пребываем в состоянии чтения. Есть «читатели первого дня», «читатели второго дня» — зародыши в каком-то смысле. Странным образом их развитие невозможно ускорить или пропустить. Именно поэтому абсурдной кажется утопия простого переноса файла. Казалось бы, как бы было хорошо, если бы книжки на полке уже перенеслись в состав нашего знания. Но тем самым мы упустим главное — бытие читателя.

Я все время вспоминаю, как читал «Феноменологию духа» Гегеля или «Иосифа и его братьев» Томаса Манна: не знал, что будет дальше, рассматривал развилки, ждал, когда можно будет вернуться в книгу, то есть жил этой своеобразной читательской жизнью... Потом ты становишься читателем четвертого дня и, может быть, испытаешь некие разочарования. А потом, в качестве читателя пятого дня, поймешь что-то, что в итоге может и не подтвердиться.

Если взвесить, сколько такого рода читательский эмбриогенез занимает в нашей жизни, получится солидная цифра. Я почти всегда нахожусь в таком состоянии. Само бытие в качестве читателя, наверное, относится к тому, что греки называли telos [цель — прим. ред.] — жить такой жизнью нужно не для чего-то, а потому что где ты найдешь что-то более приключенческое?

(с) философ Секацкий.

Детские книги невероятно важны благодаря импринтингу. Помните эксперименты Конрада Лоренца, установившего, что только что вылупившиеся цыплята или утята считают мамой первое существо, которое к ним приблизится. Если пронести в этот момент пушистую подушку или чучело коршуна, они будут за ним следовать.

У меня таким импринтом были книги про Незнайку. Я начал читать лет в пять, а может, и раньше, и на протяжении двух-трех лет они были моими любимыми книгами. Это до сих пор сказывается в системе внутреннего цитирования. Замечательные тезисы Незнайки — например: «Еще не доросли до моей музыки. Вот когда дорастут — сами попросят, да поздно будет. Не стану больше играть» — я использовал для описания проблемы маниакального авторства в современном искусстве.

«Белеет парус одинокий» Катаева я прочел лет в десять и понял, что эта вещь очень хорошо написана — просто шедевр. До встречи с такими книгами ты предполагаешь, что имеют значение приключения, причем нет разницы между приключениями Д’Артаньяна и Абсолютного духа. Но в какой-то момент возникает понимание, что параметры мира, в котором ты оказался, может быть, не так и существенны. Существен способ, которым это сделано, магия порядка слов. Интерес к Катаеву сохранился и в дальнейшем: его «Алмазный мой венец» по сей день является для меня образцом мемуарной прозы. Другим образцом является, скажем, «Speak Memory» и «Другие берега» Набокова.

...В детстве я был брошен на произвол судьбы, но вокруг меня были хорошо укомплектованные книжные полки, тщательно перевозившиеся из города в город. Из них можно было какую-то жемчужину выловить. Там я, в частности, когда-то и нашел второе издание «Критики чистого разума» Канта в переводе Соколова. Это было, может быть, классе в седьмом или восьмом. Я начал читать, и было совершенно непонятно, о чем это. Но при этом я понял, что книга невероятно хороша и прекрасна. А так как я был отличником и какие-то учебники понимал с полуслова, это задело, и я перечитывал Канта до тех пор, пока не понял от начала и до конца. По крайней мере, я тогда считал, что понял. Это уже потом осознал, что мое понимание было сильно преувеличенным.

(с) Секацкий.

Ричард Морган. Черный человек. Пер. с англ. Ольги Кидвати. М.: АСТ, 2018

Мысль о другой ветви человеческой расы, идеальных хищниках, по счастливой случайности уничтоженных в ходе эволюционной борьбы и искусственно воссозданных в наши дни благодаря генной инженерии, будоражит фантастов давно. В «Ложной слепоте» и «Эхопраксии» Питера Уоттса это «вампиры», которые многократно превосходят человека интеллектуально и физически, стоят выше в пищевой цепочке и вызывают рефлекторный ужас. В «Черном человеке» Ричарда Моргана — «тринадцатые», альфа-самцы, одиночки с приглушенной эмпатией, развитым инстинктом собственника и когнитивными процессами, разогнанными до предела. После перехода от охоты и собирательства к оседлому земледелию человечеству удалось избавиться от этих опасных конкурентов. Но в середине XXI века для участия во многочисленных локальных конфликтах потребовались идеальные солдаты — и генные лаборатории в разных концах света заработали с полной нагрузкой. Большая ошибка: из параноиков, неуязвимых для пропаганды, физически неспособных беспрекословно подчиняться авторитетам, солдаты выходят так себе — зато серийные убийцы и боссы мафии получаются отличные.

«Черный человек» — история противостояния двух «тринадцатых», двух постчеловеков, изгоев в мире обычных людей, где их сородичи или интернированы на терраформированный Марс или доживают свой век в концентрационных лагерях. Один из этих героев — убийца и каннибал, другой — ищейка, судья и палач на службе ООН. Впрочем, для них обоих это мало что значит: у «тринадцатых» неважно с социализацией и корпоративной этикой. Но перед нами не просто традиционная человеческая игра в закон и порядок, полицейских и воров — здесь все серьезнее, глубже, архаичнее. Это личное.

В 2018 году Ричард Морган оказался в фокусе внимания прессы как автор «Видоизмененного углерода», литературной основы одноименного нуарного киберпанковского телесериала. Разговор о человеческой природе в «Черном человеке» начинается там, где заканчивается в «Видоизменном углероде». «Тринадцатые» смотрят на мир предельно рационально, их взгляд не туманит дымка утешительного самообмана. Ричард Морган не стесняется задавать острые вопросы и давать непопулярные ответы. Действительно ли мягкое, феминизированное, нерешительное общество будущего с его искинами, биотехнологиями, виртуальной реальностью и колониями на Марсе лучше сообщества «тринадцатых»? Если да, то почему США распались на одержимые высокими технологиями Штаты Тихоокеанского Кольца и нищий консервативно-клерикальный Юг, тюрьмы не пустеют, старый добрый расизм приобретает все новые формы, а религиозные фанатики продолжают готовиться к священной войне? Почему этому во всех отношениях передовому, продвинутому обществу вдруг понадобились «тринадцатые», чудовища из ночных кошмаров? Можно ли судить о таких сложных материях, оперируя чисто оценочными категориями «лучше»/«хуже», в конце концов?

«Черный человек» — нестыдная взрослая проза: умная, динамичная, неполиткорректная, циничная и, мягко говоря, не льстящая человеческому эго. Не откажу себе в удовольствии процитировать: «Монстры, козлы отпущения... Ангелы и демоны, рай и ад, Бог, мораль, язык и закон... Все это метафоры. Гать, чтобы ходить по местам, слишком топким для людей, слишком холодным, чтобы жить там без помощи выдумок. Мы зашифровываем наши надежды, страхи и чаяния, а потом строим на основании этого шифра общество. А потом забываем, что это всего лишь код, и воспринимаем его как факт. Действуем так, будто Вселенной на него не насрать».