Начало «ложной религии» — неумение радоваться, вернее — отказ от радости. Между тем радость потому так абсолютно важна, что она есть несомненный плод ощущения Божьего присутствия. Нельзя знать, что Бог есть, и не радоваться. И только по отношению к ней — правильны, подлинны, плодотворны и страх Божий, и раскаяние, и смирение. Вне этой радости — они легко становятся «демоническими», извращением на глубине самого религиозного опыта. Религия страха. Религия псевдосмирения. Религия вины: все это соблазны, все это «прелесть». Но до чего же она сильна не только в мире, но и внутри Церкви… И почему-то у «религиозных» людей радость всегда под подозрением. Первое, главное, источник всего: «Да возрадуется душа моя о Господе…». Страх греха не спасает от греха. Радость о Господе спасает. Чувство вины, морализм не «освобождают» от мира и его соблазнов. Радость — основа свободы, в которой мы призваны «стоять».

***

«Мир сей» — веселится, но он как раз безрадостен, ибо радость (в отличие от того, что американцы называют fun (весельем, развлечением (англ.)) может быть только от Бога, только — свыше. Но потому и христианство вошло в мир как радость. Не только радость о спасении, но спасение как радость. Только подумать — мы каждое воскресенье «трапезуем» со Христом, «за Его трапезой, в Его Царствии», а потом погружаемся в свои «проблемы», в страх и мученье… Бог спас мир радостью, «но печаль ваша в радость будет», «и радости вашей никто не отнимет от вас…».

Протопресвитер Александр Шмеман. Дневники. 1976 г.

ОЛЕГ
(Рассказ описывает реальные события.)
Олег был наиболее удивительным из всех православных верующих, с которыми мне когда-либо приходилось встречаться. Образованный. В прошлом был инженером конструкторского бюро при крупном московском заводе, но с приходом перестройки попал под сокращение, а вскоре лишился и жилплощади. Хорошо хоть семьи у него не было.
К нему домой пришли бандиты дали триста рублей и сказали: «Бери деньги и иди куда хочешь, а квартиру твою мы на себя и без тебя перепишем». Олег отказался, но был избит. Продажный «закон» покрыл бандитов, и у Олега началась бездомная жизнь, которая и привела его в наш монастырь.
Жизнь жёстко обошлась с ним, но более позитивного человека среди послушников, чем Олег, вряд ли можно было найти.
Позитивностью он прикрывал и некоторые странности свои которые иногда приводили его к конфликтам с экономом монастыря иеродиаконом Викентием.
Для чего-то Олег собирал с помоек и тащил в послушнический корпус вещи, которыми невозможно было пользоваться: вёдра без дна, тарелки с отбитой эмалью, ржавые мотоциклетные колёса, никому не нужную резину, рваные покрышки и куски старого рубероида. Когда гора мусора возле его койки достигала внушительных размеров, эконом требовал, что бы Олег отнёс всё это обратно и начиналось представление, описать комичность которого словами, думаю, было бы невозможно. Это надо было видеть своими глазами.
- Зачем тебе нужен этот хлам? - спрашивал его эконом.
- Какой хлам?! - глаза Олега при этом принимали столь искренне недоуменное выражение, будто отец Викентий сказал только что абсолютно несусветную глупость и он начинал спорить с экономом столь неподражаемо-артистично, что мы не выдерживали и смеялись, когда Олег в очередной (бесчисленный) раз отстаивал перед экономом свою кучу.
Он с силой выпучивал глаза, делал недоуменный вид, подходил к куче, которая порою высотою доходила ему до пояса, и начинал с самым серьёзным видом доказывать, что вот эта вот дырявая мотоциклетная покрышка — очень нужная вещь в хозяйстве, и зачем только её какой-то дурак выкинул? Её же ещё починить можно. Потом хватался за чашки и говорил, что они в отличном состоянии. «Выселение кучи» Олега — это была «притча во языцех» и всегда — «с боем», с тысячами «доказательств» крайней полезности его кучи и с оговорками.
Наконец, причудами своими он так «достал» эконома, что его перевели жить ко мне в механическую мастерскую, которая находилась за монастырём.
Зная страсть Олега к помойкам, я выделил ему угол под его хлам (свободных помещений было достаточно), чему он был несказанно рад. С видимым удовольствием он ежедневно пополнял свою «коллекцию», которую я в его отсутствие раз в неделю сжигал или выбрасывал в овраг. Я ждал его возмущения, но он ни разу даже коротко не спросил меня: «Где моя куча?»
В мастерской нашлось у Олега слабое место, с помощью которого мы могли какое-то время управлять его необузданной натурой. Слабостью стал щенок приблудившийся к монастырскому гаражу. Щенка мы назвали Дружок.
Стоило Олегу сказать, что ему запретят играть с Дружком, как он сразу же переставал спорить с начальствующими и соглашался со всем, что от него требовалось. А спорить с начальством он очень любил...
В механической мастерской для меня открылась таинственная сторона души Олега — прозорливость.
Оказалось что он, по временам, мог читать мысли людей как открытую книгу. Выяснилось это так.
Однажды он играл во дворе с Дружком, но играл так, как нормальные люди с собакой играть не стали бы. Он становился перед щенком в партер, лаял и вёл себя как собака. Дружку это до безумия нравилось. Они вместе носились по грязному двору. Олег бегал за ним, то на четвереньках «как собака», то на двух ногах — визг, лай, гвалт, шум и поднятая высоким столбом пыль во дворе мастерской стояли самые отменные! Олег входил в раж, хватал Дружка, подбрасывал его высоко в воздух, ловил руками, кусал его в спину и в зад своими зубами. Зрелище было не для слабонервных.
Наигравшись досыта, он подошёл ко мне. Вот я и подумал про себя: «Грех так играть с собакой и ртом кусать её. Шерсть грязная, да и достоинство человеческое сохранять Олегу не мешало бы. Ведь он же не собака».
- Ты знаешь, Сергей, я думаю, наверное, это грех — так вот играть с собакой, ведь я же не собака? - внимательно посмотрев на меня, сказал мне Олег.
Я удивлённо взглянул на него и подумал, что произошло случайное совпадение между моими мыслями и его словами, но через пару дней произошёл ещё один озадачивший меня случай.
Олег достал из кармана три круглых пластмассовых коробочки с чёрным сапожным кремом, стал открывать их одну за одной и нюхать. Крем был свежий — я видел как он блестел и чувствовал его запах. Олег сказал мне:
- Смотри, что я на помойке сегодня нашёл.
«За всё время, что его знаю, - подумал я про себя, - он нашёл на помойке единственную вещь, которой можно пользоваться».
И Олег вдруг с силой сразу же выбросил все три коробки с кремом за ограду, возле которой мы стояли, в овраг и сказал:
- Зачем они мне? Никакой пользы от них нет.
Случай заставил меня задуматься о тайне его души. А потом произошёл случай уже совершенно явно показывающий его умение читать чужие мысли.
Как-то раз духовник монастыря схиархимандрит Василий взял удочку, наловил ратанов в монастырском пруду, а после рыбалки пошел на хоз. двор и скормил весь свой улов монастырским курам и Олег это видел.
Он подошёл ко мне, по обыкновению, необузданно шумный и возмущённый.
- Зачем отец Василий рыбу в пруду ловит?! Это же какой великий грех получается... - Олег оживлённо жестикулировал делая испуганное лицо и широко размахивал руками. - Живёт себе рыба в пруду, живёт. Никого не трогает. Никого не обижает. Плывёт она себе, плывёт. Кругом водоросли зелёные. Красота... И вдруг видит — червяк! Вкусный — страсть! - он изо всех сил выпучивает свои и без того на выкате большие глаза и широко открывает свой рот, словно он сам рыба. - Она его быстро — хвать, а там — крючок, да острый! Её раз — и на улицу... Нет, ну ты представляешь?!! Как она в это время Богу молится!!! У неё в пруду: друзья, знакомые, родственники, а её раз — в котелок, а потом — курам... Вот ты представь себя на месте рыбы!
Олег смотрел на меня, желая видеть моё одобрение его возмущёнию, но я, не меняя выражения своего лица, подумал: «Осуждать никого нельзя, тем более схимника. Да и Сам Господь благословлял Апостолов ловить рыбу».
- Ну, да. Я как-то сразу не подумал, - без промедления ответил мне на мои не высказанные вслух мысли Олег, на удивление быстро успокоился, задумчиво опустил голову и сказал. - Апостолы тоже ведь рыбаки были...
А потом случаи прозорливости его стали проявляться столь часто что я к ней привык и перестал удивляться. Описывать всё смысла нет, но запомнились два ярких случая.
Сижу в трапезной, ем после всех, один. В трапезную пытается зайти Олег, но трапезник не пускает его внутрь, потому что нет благословения кормить опоздавших. (Я не в счёт, потому что в механической мастерской колокол не слышно).
- Почему не пришёл по колоколу?! - строго спрашивает Олега брат.
- Не слышал.
- Раз не слышал — приходи завтра.
- А Сергей почему ест?
- У него послушание за территорией монастыря.
- У меня тоже, - не моргнув глазом, врёт Олег.
- Опять по помойкам шатался? - возмущается брат не пуская его к столу.
Но Олег повышает голос на трапезника, силой отталкивает его в сторону, заходит, садится по соседству со мною и начинает есть, потому что не вся еда ещё была убрана.
«Выгонят Олега из монастыря, - грустно подумал я про себя. - Слишком нагло стал себя вести последнее время, опять бомжевать поневоле ему придётся».
И сразу же слышу его ответ на мои не высказанные вслух мысли.
- Ну и пускай выгоняют. Да плевать я на них хотел. Мне будет лучше в миру. Там тепло сейчас. Куда захочу — туда и пойду.
Так и произошло. Из монастыря Олега через несколько дней выгнали. Больше года его не было.
Когда он вернулся в монастырь то был настолько худой и измождённый, что мы не сразу смогли узнать его. Выглядел, в почти полном смысле слова как «кожа и кости». Униженно, со слезами он стал просить, что бы приняли его обратно. Обещал слушаться и исполнять всё, что скажут.
Не знаю, как это могло произойти, но за год он стал другим человеком. Бушующей неуёмной веселости его я более не видел в нём ни единого раза. Она ушла из него бесследно и я ни разу не видел его улыбающимся. Лицо его было неизменно печальным, а спустя пару месяцев по его возвращении эконом сказал мне, что самый смирный и самый послушный человек в нашем монастыре — Олег. Что бы ему ни сказали, он всегда отвечал одно и то же: «Ага, иду», - и молча шёл исполнять всё, что бы ему ни поручили.
Роста он был высокого. Плешивый. Широкоплечий, физически сильный. Возраст около пятидесяти лет.
Второй (особо запомнившийся мне случай) его прозорливости был такой. Мне захотелось испытать его, а не утратил ли он за год своей трудной жизни в бомжах былую свою прозорливость? Но так как сам он всё время молчал и ни во что не вмешивался, то я решил при очередной встрече подойти к нему и попробовать поговорить с ним мысленно ради эксперимента.
Вскоре я встретил его на лестничной площадке между первым и вторым этажом послушнического корпуса. Олег стоял с книгой в руках, благоговейно прижимая её груди, название которой я видеть не мог. Я подошёл ближе и спросил его мысленно:
«Как тебе жилось, когда ты ушёл монастыря?»
Если быть честным, не ожидал я что он ответит мне на мои мысли, но я услышал его тихий голос:
- Ой, не говори, Сергей. Тяжело мне жилось.
«Смирил тебя Господь?» - опять спросил я мысленно.
- Да. Смирил.
Я мысленно продолжал опрашивать.
«Какую книгу читаешь?»
- Да вот. Евангелие.
«Многое в нём понимаешь?»
Олег некоторое время стоял задумчиво. Не сразу ответил, но потом сказал:
- Многого я там не понимаю. Великая книга.
Тут мне вдруг в голову пришла мысль, что, может быть, через Олега Бог ответит мне, нужно ли мне уезжать из монастыря обратно на Алтай или же нет? Ведь если он прозорлив от Бога — то не откроет ли Бог через него как найти правильный ответ!
«Хочу из монастыря уйти, - спросил я мысленно Олега. - Как думаешь, надо уходить или лучше мне остаться здесь навсегда?»
- Я не знаю, Сергей, - с испуганным видом, без промедления ответил мне вслух Олег, - это ты сам решай.
«Ты меня прости, если что» - подумал я.
- Бог простит. Я это... - он посмотрел робко и почему-то спросил у меня разрешения, будто я был для него старший. - Можно я пойду?
- Конечно, иди, Олег, - отвечаю я ему вслух. - Прости меня.
Когда я заговорил с ним вслух, то он не ответил мне ни слова и тихо ушёл, с какой-то необыкновенно особой бережностью прижимая к груди Евангелие.
.
Долго я после этого случая я думал о том, что если даже человек может с лёгкостью знать все наши мысли (как только подаст ему свойство прозорливости Бог), то в мире ином и подавно, нет ведь совсем ничего тайного от Бога.

Интервью. «БОЮСЬ БЫТЬ НЕБЛАГОДАРНЫМ». Интервью с Дюжевым незадолго до выхода кинофильма "Остров".

— Дмитрий, что самое важное Вы осознали для себя за время актерской деятельности?

— Я осознал, как важно благодарить Бога за каждое испытание, за каждую встречу и вообще за каждую прожитую секунду жизни. Нам часто кажется, что все плохое и страшное произойдет не с нами, мы отказываемся верить в то, что смерть может прийти внезапно. Я всегда очень расстраиваюсь, когда ловлю себя на духовной лености.

Мне страшно, когда иногда работа забирает все время, потому что в эти минуты забываешь о главном. И вот вдруг ты останавливаешься и задаешься вопросом: «Ты вчера, сегодня прожил день. А кому‑нибудь от этого было хорошо?» И тогда ты осознаешь, что не растешь духовно, не открываешь для себя какие‑то маленькие чудеса, которые открывал раньше, в детстве. И как не потерять это детское состояние, как не перекрыть в себе детский источник веры? Мы знаем по опыту, что он обязательно откроется, как только мы потрудимся над тем, чтобы снова жить по зову души, а не ума.

Я знаю, что Бог милостив и что, даже если ты будешь прибегать к Нему только в моменты тяжелых испытаний, Он все равно от тебя не отвернется и с отеческой любовью примет тебя. Но я не хочу так потребительски к Нему относиться, я хочу просыпаться утром и благодарить Его за каждый новый день.

— Есть ли что‑то, о чем Вы сейчас хотели бы сказать себе 18–20‑летнему? О чем‑то предупредить, убедить что‑то сделать раньше?

— Нет, за все это время я ни о чем не пожалел, и на все жизненные события у меня только один ответ: значит, так мне было полезно.

Не нужно изобретать машину времени, чтобы от чего‑то себя оградить: от всего того, что мне не нужно, меня ограждает Господь, я это знаю. И даже когда после съемок в фильме «Остров» я принял решение уйти от прежней жизни в монастырь и полностью посвятить себя Господу, я получил от одного монаха благословение служить Богу не в монастыре, а в миру. Я не сомневаюсь, что это было сказано именно от Него. И я продолжаю служить Ему в монастыре, только теперь мой монастырь — моя семья.

УСПЕТЬ УСЛЫШАТЬ

— «Мой монастырь — моя семья» — это просто красивая метафора, или для Вас здесь действительно есть что‑то общее?

— Я не случайно сказал именно так: для меня в семейной и монастырской жизни есть много общего. И там, и тут ты — трудник: ты ежедневно учишься главному — жить не для себя, служить другому, ближнему. В семье ты служишь своей жене, своим детям, своей малой Церкви, и это очень большой труд. Этому нельзя научиться сразу, мы вместе учимся этому всю жизнь.

Мы все сегодня стремимся многое успеть, мы много работаем и кружимся в делах, которые ничто по сравнению с Вечностью. А семья каждый день дает тебе возможность прийти домой и вспомнить о важном — о том, что нужно успевать увидеть друг друга, прислушиваться друг к другу и доказывать друг другу свою любовь.

— А что для Вас значит семейное счастье?

— Совсем недавно я узнал, каким счастьем может быть переживание исповеди и Причастия твоего ребенка. Когда моему старшему сыну Ване исполнилось семь лет и он стал готовиться к исповеди, я вдруг понял, как я в этот момент за него волнуюсь и какие это дорогие семейные моменты, когда твой сын возвращается из храма просветленным и радостным.

А вообще как‑то с годами приходишь к простым банальным фразам наших родителей, бабушек, дедушек о том, какое счастье, что все живы и здоровы, что никто не упал, не поранился, что все дома, все рядом. Какое же это огромное семейное счастье!

ЗАГАДКА ПЕТРА МАМОНОВА

— Вы часто ездите в монастыри и общаетесь с монахами. Наблюдений, впечатлений от поездок хватило, чтобы войти в образ отца Иова в фильме «Остров» Павла Лунгина, или для этого понадобилась дополнительная настройка?

— Я поехал на съемки «Острова» сразу после работы в картине Алексея Балабанова «Мне не больно». И решил, что правильнее будет добраться туда не самолетом, а поездом — чтобы провести побольше времени в тишине и молчании, чтобы успеть вспомнить все свои наблюдения из паломнических поездок, чтобы определить психотип героя, которого мне предстоит играть, и героев, с которыми предстоит столкнуться (кстати, многие мои представления об этих персонажах Павел Лунгин затем решил вставить в сцены).

И вот, проведя двое суток в полном молчании, я приехал на место — и застал съемочную группу в совершенно... ну, собственно, в классическом виде съемочной группы в экспедиции. Шум, гам, музыка, танцы, веселое улюлюканье... А я этого совсем не ожидал, я совсем к другому готовился и, видимо, подумал, что и все остальные будут со мной в одной тональности. Я спросил, где режиссер, и знает ли он вообще, что здесь происходит. Но вскоре пришел Павел Лунгин, собрал нас с Виктором Сухоруковым и Петром Мамоновым и сказал нам, что мы должны понимать, что всю съемочную группу он отбирал по принципу профессионализма, что все ее участники разных вероисповеданий, разного отношения к религии, и просил нас не смущаться. И вместе мы решили, что пока съемочная группа будет готовить объект, мы будем в сопровождении монахов-консультантов работать над ролями где‑то в отдалении — просто чтобы сохранять нужное расположение духа.

— Вспоминаете ли какие‑то особенные закадровые моменты «Острова»?

— Всегда вспоминаю забавную историю наших взаимоотношений с Петром Мамоновым. В первый съемочный день я с такой радостью к нему бросился, я ведь столько про него слышал, бывал на его концертах и спектаклях, и мне было так приятно играть в партнерстве с таким удивительным и талантливым человеком! На что он сразу как‑то закрылся и всем своим видом стал показывать, что не может со мной общаться. Я никак не мог понять, в чем дело, конечно, не стал надоедать Петру.

Так прошел месяц, а в предпоследний съемочный день Петр подсаживается ко мне на обеде, так весело и дружелюбно улыбается и говорит: «Ну что? Давай общаться!» Я ничего не понимаю, говорю: «Петр, а что произошло?» А он отвечает: «Да ты меня прости, я же не настоящий актер, я этому не учился, я не умею, как вы — сейчас я играю, а сейчас не играю, сейчас я дружу, а сейчас на дух не переношу. Я увидел в сценарии, что у нас с отцом Иовом сложные взаимоотношения, и когда ты приехал, я и представил, что ты тот самый отец Иов и есть! Ты уж прости, я все понимаю, но я просто по‑другому не умею, и я бы просто не сыграл! А сейчас мы с тобой все отсняли, теперь давай, что хочешь расскажу, теперь мы с тобой друзья!» Такой вот удивительный человек. И мне это тоже очень помогло: действительно, даже профессиональному актеру бывает трудно играть вражду с человеком, которого за кадром очень любишь. А меня, наверное, подстегивало это странное отношение ко мне Петра, он ведь был для меня так же закрыт, как для моего героя был закрыт отец Анатолий.

А потом, когда фильм, который создавался как фестивальная картина, неожиданно для всех нас вышел в прокат и стал собирать полные зрительные залы, нас стали приглашать на встречи со зрителями в разные города. И когда мы куда‑то летели, Петр постоянно что‑то слушал в наушниках. Было интересно узнать, что же он, музыкант, слушает на досуге, и однажды он сам дал мне наушники — и я услышал знакомый голос: это были проповеди отца Иоанна (Крестьянкина)! Я удивился: «Петр, да Вы уже сколько часов в наушниках!» А он сказал: «Да я его слова часами пью!»

— Ваш герой, отец Иов, находится в постоянной конфронтации с героем Петра Мамонова отцом Анатолием, не может распознать юродивого человека, святого, постоянно к нему придирается. Для Вас такой человек в Церкви, как отец Иов, — герой отрицательный или все-таки положительный?

— Нет, конечно, не отрицательный. Это просто ищущая душа. Столько у него было жизненных устоев — он ведь бывший военный! — больших целей, которых не так просто было достичь! А потом он очутился здесь и сумел открыть для себя иную жизнь, открыть иного себя! Не каждому дано искренне поверить в Бога, а отец Иов действительно верил и ревностно Ему служил. Правда, на этом пути он сам себе был антигероем, потому что не мог и не хотел распознать рядом с собой святого человека — как и фарисеи когда‑то не видели рядом с собой Спасителя.

Но ведь в конечном счете выходит, что отец Анатолий стал для отца Иова учителем! Ведь финальная сцена — мой герой отправляется хоронить отца Анатолия, уплывая вслед за ним в голый, нескончаемый закат. Делая финал таким, мы предполагали, что после этого отец Иов уже не станет прежним и, возможно, больше не вернется назад с этого острова, но понесет крест своего учителя, открыв для себя через отшельничество истинную веру.

«ХОЧУ ГОВОРИТЬ О ВЕРЕ»

— Дмитрий, вскоре у Вас будет большой сольный концерт, посвященный Вашему актерскому юбилею. И я знаю, что многие номера — песни, отрывки из спектаклей и фильмов — Вы решили посвятить вере...

— Да, это будет спектакль-концерт, и я решил назвать его словами любимой песни: «Я люблю тебя, жизнь». В нем будет прослеживаться несколько тематических блоков, связанных с какими‑то этапами моей жизни. Все начнется с темы детства, становления в профессии и плавно перетечет к теме веры. Я был очень рад тому, что главный режиссер не побоялся этой темы, не предлагал как‑то ее сгладить. Наоборот, очень поддержал меня и сказал: «Может, для людей, которые тебя не знают, разговор о вере и станет неожиданностью — но ведь такие разговоры всегда полезны для души. А вот те, кто знает тебя и твое внутреннее мироощущение, они ведь за этим разговором к тебе и придут».

А без разговора о вере я свой концерт и не представлял! Я знаю, что люди в минуты испытаний всегда ищут ответ на вопрос, как их пережить. И для меня очень важно показать, что человек, столкнувшийся с потерей близких, может с этим справиться — не впадая в отчаяние, а заполняя свою душу радостью, рассказать о том, что вера — это неиссякаемый источник силы. Этому будут посвящены рассказы из книги епископа Тихона (Шевкунова) «Несвятые святые», отрывок из повести Максима Горького «Исповедь», монолог Лаврецкого из романа Ивана Тургенева «Дворянское гнездо» (сцена в церкви), которые я прочту. И еще вместе с актером Виктором Сухоруковым мы сыграем одну сцену из фильма «Остров».

Я знаю, что и вы в октябре празднуете день своего небесного покровителя — святого апостола Фомы. Я вас поздравляю и хочу сказать, что всегда радуюсь, когда вижу, как люди читают журнал не только в храмах или библиотеках, но и в кафе, на улице, в транспорте, в разных городах. Мне очень нравится, что редакция идет навстречу своему читателю и в каждом номере публикует большое интервью с каким‑нибудь известным человеком. И хотя я понимаю, что возможно, от него и нет такой большой смысловой пользы, которая была бы от интервью со священнослужителем, но все же очень важно вести разговор о Православии с людьми, которые хорошо известны и любимы читателями. И возможно, такое общение приведет в Церковь того, кто пока от нее очень далек. Слава Богу, что существует издание о вере, которое так талантливо делается! И слава Богу, что мы сегодня можем свободно читать! Я рад ежемесячно получать журнал. За месяц я прочитываю его практически целиком.

Выборы по-печерски

Произошло это в конце шестидесятых годов. Как известно, тогда все граждане Советского Союза должны были принимать участие в выборах. Ящик для голосования приносили в монастырскую трапезную, где после обеда братия под надзором наместника, недовольно ворча, отдавала кесарю кесарево.
Но вот как-то первый секретарь Псковского обкома КПСС узнал, что для каких-то там невежественных монахов попущена нелепая льгота: они голосуют за нерушимый блок коммунистов и беспартийных в своем отжившем исторический век монастыре, а не на избирательном участке. Первый секретарь возмутился духом и устроил своим подчиненным беспощадный разгон за попустительство нетрудовому элементу. И немедля распорядился, чтобы отныне и до века чернецы приходили на выборы в Верховный Совет СССР как все советские люди – на избирательные участки по месту жительства!
Вот тогда-то, как говорят, отец Нафанаил и пошептал наместнику отцу Алипию на ухо тот самый до чрезвычайности тонкий совет.
В день выборов (а это было воскресенье) после праздничной монастырской литургии из ворот обители вышел торжественный крестный ход. Выстроившись по двое, длинной чередой, под дружное пение тропарей монахи шествовали через весь город на избирательный участок. Над их головами реяли тяжелые хоругви, впереди, по обычаю, несли кресты и древние иконы. Но и это было еще не все. Как и полагается перед всяким важным делом, в зале выборов духовенство начало совершать молебен. До смерти перепуганные чиновники пытались протестовать, но отец Алипий строго оборвал их, указав, чтобы они не мешали гражданам исполнять конституционный долг так, как это у них положено. Проголосовав, братия тем же чинным крестным ходом вернулась в святую обитель.
Нет нужды объяснять, что к следующим выборам избирательная урна с раннего утра снова дожидалась монахов в монастырской трапезной.